Ошибки наших звезд[любительский перевод]
Шрифт:
— И я думаю, что солнце взошло, — ответила Лидевай. Однако она повернулась к бару в гостиной, дотянулась до бутылки с шотландским виски и налила полстакана. Она принесла его ему. Питер Ван Хаутен хлебнул, а затем выпрямился в кресле.
— Такой прекрасный напиток заслуживает лучшей позы, — сказал он.
Я осознала свою собственную посадку и немного подобралась на диване. Я поправила канюлю. Папа всегда говорил мне, что можно оценивать людей по тому, как они относятся к официанткам и ассистенткам. По этой мерке Питер Ван Хаутен был, возможно, самым противнейшим из кретинов.
— Так вам нравится моя книга, — сказал он Августу после
— Да, — сказала я, говоря за Августа. — И да, мы — ну, то есть Август, — он сделал встречу с вами своим Желанием, чтобы мы смогли приехать сюда, чтобы вы смогли рассказать нам, что случается после конца Высшего страдания.
Ван Хаутен ничего не ответил, просто сделал долгий глоток из своего стакана.
Через минуту Август сказал:
— Ваша книга вроде как соединила нас.
— Но вы не вместе, — заметил он, не смотря на меня.
— Вроде как почти соединила нас, — сказала я.
Теперь он повернулся ко мне.
— Ты специально оделась, как она?
— Как Анна? — спросила я.
Он просто продолжал смотреть на меня.
— Вроде того, — сказала я.
Он сделал еще один большой глоток, затем поморщился.
— У меня нет проблем с выпивкой, — объявил он необоснованно громким голосом. — У меня с алкоголем Черчиллевские отношения: я могу стрелять шутками и управлять Англией, и делать все, что захочу. Вот только не пить. — Он взглянул на Лидевай и кивнул на стакан. Она взяла его, затем пошла к бару. — Только идея воды, Лидевай, — проинструктировал он.
— Ага, ясно, — сказала она с практически американским акцентом.
Прибыла вторая порция. Позвоночник Ван Хаутена снова выпрямился в уважение. Он сбросил тапочки. У него были уродливые ноги. Он практически разрушил весь образ авторитетного гения. Но у него были ответы.
— Ну, эм, — сказала я, — во-первых, мы хотим поблагодарить вас за вчерашний ужин и…
— Мы оплатили им ужин вчера? — спросил Ван Хаутен у Лидевай.
— Да, в Оранжи.
— А, ну да. Поверьте мне, когда я скажу, что вам стоит благодарить не меня, а Лидевай, с ее исключительным талантом тратить мои деньги.
— Нам это было в удовольствие, — сказала Лидевай.
— Ну, все равно спасибо, — сказал Август. Я услышала раздражение в его голосе.
— Ну вот он я, — сказал Ван Хаутен через какое-то время. — Какие у вас вопросы?
— Эм, — сказал Август.
— Он казался таким умным в письмах, — сказал Ван Хаутен Лидевай, имея в виду Августа. — Возможно, рак устроил плацдарм в его голове.
— Питер, — сказала Лидевай практически в ужасе.
Я тоже ужаснулась, но было что-то приятное в этом парне, таком гадком, что он отказывался относиться к нам с почтением.
— У нас на самом деле есть вопросы, — сказала я. — Я говорила о них в письме. Не знаю, помните ли вы.
— Нет.
— Его память противоречива, — сказала Лидевай.
— Если бы только моя память могла противоречить, — ответил Ван Хаутен.
— Так, наши вопросы, — повторила я.
— Она употребляет королевское «мы», — сказал Питер, ни к кому в особенности не обращаясь. Еще глоток. Я не знала, каков скотч на вкус, но если он хоть каплю похож на шампанское, я могу представить, как он может пить так много, так быстро, так рано утром. — Ты знакома с парадоксом Зенона о черепахе?
— У нас есть вопросы о том, что случается с персонажами после конца книги,
— Ты неправильно полагаешь, что мне необходимо услышать твой вопрос, чтобы ответить на него. Ты знакома с философом Зеноном? — Я слегка покачала головой. — Печально. Зенон был досократным философом, который обнаружил сорок парадоксов в точке зрения на бытие, высказанной Парменидом — конечно же, ты знаешь Парменида, — сказал он, и я кивнула, что знаю Парменида, хотя это было не так. — Слава Богу, — сказал он. — Зенон специализировался на разоблачении неточностей и излишних упрощений Парменида, что было несложно, так как Парменид был поразительно неправ везде и всегда. Парменид значим в точности так же, как значимо иметь знакомого, который с большой вероятностью выбирает не ту лошадь каждый раз, когда ты берешь его с собой на скачки. Но Зенон более всего известен… подожди, просвяти-ка меня о степени твоей осведомленности о шведском хип-хопе.
Я не могла понять, шутит ли Питер Ван Хаутен. Через пару секунд Август ответил за меня:
— Осведомленность ограничена, — сказал он.
— Конечно, но предположительно вы знакомы с плодотворным альбомом Fläcken от Afasi och Filthy.
— Нет, — сказала я за нас двоих.
— Лидевай, немедленно включи ”Bomfalleralla”. — Лидевай подошла к плееру, немного крутанула колесико и нажала кнопку. Рэп загрохотал со всех направлений. Песня была совершенно обыкновенной, вот только слова были на шведском.
Когда она закончилась, Питер Ван Хаутен выжидающе посмотрел на нас, раскрыв свои крохотные глаза настолько, насколько это было возможно.
— Ага? — спросил он. — Ага?
Я сказала:
— Простите, сэр, но мы не говорим по-шведски.
— Ну, конечно же нет. И я тоже. Кто, блин, вообще говорит по-шведски? Важно не то, какой вздор произносят голоса, а то, что голоса чувствуют. Вам, несомненно, известно, что существует только две эмоции: любовь и страх, — и что Afasi och Filthy перемещаются между ними с легкостью, которую просто так не найти в хип-хопе за пределами Швеции. Мне включить еще раз?
— Вы шутите? — сказал Гас.
— Прошу прощения?
— Это какое-то представление? — он взглянул на Лидевай и спросил: — Да ведь?
— Боюсь, что нет, — ответила Лидевай. — Он не всегда… обычно…
— Ох, заткнись, Лидевай. Рудольф Отто [49] сказал, что если вы не столкнулись с непостижимым, если вы не пережили иррациональную встречу с mysterium tremendum [50] , то тогда его работы не для вас. И я говорю вам, мои юные друзья, что если вы не слышите бравый ответ Afasi och Filthy страху, тогда моя книга не для вас.
49
Рудольф Отто — немецкий теолог, основатель западной феноменологии религии, размышляет над феноменом священного, называя его «нуменозным» (непостижимым).
50
Mysterium Tremendum (лат.) — мистический ужас.