Осип Мандельштам и его солагерники
Шрифт:
Назавтра все трое выехали первым поездом в Москву и в назначенный час пришли в Союз. На стенах — никаких объявлений, все комнаты в клубе закрыты, никого из начальства (даже Лахути) не было, а из секретарш никто ничего определенного про вечер не знал («что-то слышали…»). Фиаско, облом!
Бросились к телефону — узнавать, а рассылались ли повестки. Шкловский не получал, но посоветовал позвонить кому-нибудь из поэтов — приглашения часто рассылались только по секциям. Набрали Асеева, и тот ответил, что как будто что-то слышал, но что разговаривать не может, ибо торопится в Большой на «Снегурочку». Больше никому звонить не стали.
Оставалось одно — понять, кто же звонил из Союза и зачем? Если отдел кадров, то уж не выманить ли О. М. в Москву захотели, чтобы, не тратясь на бензин и командировочные, здесь его арестовать? — Ежели так, то почему не арестовали? — Потому что не успели получить чью-нибудь санкцию? — И так далее: мозги
О. Э. вовремя осекся, решив, что хоронить себя раньше времени не стоит. Переночевав у Евгения Яковлевича, Мандельштамы вернулись в Савёлово и еще на неделю-другую прикинулись поздними дачниками.
Но «Снегурочка» действительно шла в этот день в Большом! И повестки действительно рассылались Сурковым! В архиве А. Е. Крученых даже сохранился экземпляр, посланный, в частности, Иосифу Уткину [33] . Повестки, похоже, получили не только поэты, но и прозаики, по крайней мере Пришвин. 16 октября 1937 года он записал в дневнике:
«Встретился Мандельштам с женой (конечно) и сказал, что не обижается».
И затем — загадочная приписка:
«И не на кого обижаться: сами обидчики обижены» [34] .
33
РГАЛИ. Ф.1334. Оп. 1. Д. 557.
34
Пришвин М. М. Дневники. 1936–1937. СПб.: Росток, 2010. С. 771.
Загадочная фраза, но явно относящаяся к разгильдяйскому — или хорошо организованному? — конфузу предыдущего дня, а точнее вечера — с несостоявшейся читкой стихов.
Может быть, Союз хотел показать Мандельштаму, насколько не востребованы и его новые стихи, и он сам?.. Но тогда почему не было никого из начальства, кто мог бы это зафиксировать — ни Суркова, ни Лахути?
Или никто не верил в то, что поэт поедет — или успеет! — на свой вечер, устроенный на таких провокационных условиях?..
Калинин: зимовка и путевка
Впрочем, «дачной» савёловский жизни оставалось всего пара недель. Полупустая комната в доме Чусова была, видимо, оплачена только до конца октября. Для зимнего проживания она определенно не годилась, и к концу октября вопрос о местожительстве встал заново и с неменьшей остротой.
Аркадий Штейнберг, в то время сам сидевший в лагере, позднее рассказывал, что Мандельштамы заходили к нему домой и расспрашивали его мать о Тарусе.
Ездили они и в Малоярославец к Надежде Бруни — жене Николая Александровича Бруни, «отца Бруни» из «Египетской марки», тоже арестованного. В этот неосвещенный, непролазный в дожди город они приехали поздно вечером: но даже на привокзальной площади ни фонарей, ни прохожих. На стук в окна — искаженные страхом лица: оказалось, что в последние недели город накрыла волна арестов, и наутро Мандельштамы в ужасе бежали в Москву из такого «пристанища» [35] .
В начале ноября 1937 года они поселились в Калинине — в давешней и нынешней Твери, где прожили около четырех месяцев — до начала марта 1938 года.
35
Впрочем, Н. М. еще раз попытает счастья в Малоярославце — в феврале-марте 1939 года, но уже будучи одной.
Почему именно здесь?
А с легкой руки Исаака Бабеля, сказавшего: «Поезжайте в Калинин, там Эрдман, — его любят старушки…» [36] .
Приехали Мандельштамы, вероятно, 5 ноября, ибо 6-го они в Калинине уже определенно были. Остановившись в лучшей гостинице «Селигер» [37] , и первым делом — оба-сами — написали по письму Кузину [38] , сложили в общий конверт и отнесли на почту [39] . Письмо О. М. вполне себе бодрое, даже радостное: он не жалуется, а как бы отчитывается за всё время отсутствия вестей друг от друга друг о друге:
36
Эрдман поселился в Калинине в конце 1936 г., после окончания срока ссылки в Енисейск и Томск. Его калининский
37
Гостиница «Селигер» (ул. Советская, 52/27; совр.: ул. Советская, 38) была построена в 1936 г. на месте разрушенной Владимирской церкви. Ее здание чудом уцелело в войну.
38
Накануне, в Москве, эти письма перекрестились с долгожданным письмом от Кузина из Шортанды, куда он был сослан.
39
А Надежда Яковлевна в тот же день послала в Шортанды вдогонку и еще одно письмо!
«Жизнь гораздо сложнее. Много было трудностей, болезней, работы. Хорошего было больше, чем плохого. Написана новая книга стихов. Сейчас мною занялся Союз Писателей: вопрос об этой книге и обо мне поставлен, обсуждается, решается. Кажется, назревает в какой-то степени положительное решение».
И дальше о музыке — между Кузиным и О. М. было принято обмениваться музыкальными впечатлениями:
«Он достиг высшей простоты. Его принимали холодно».
Кончается письмо так:
«Хочу вас видеть и если не вы, то я — когда-нибудь да приеду. Мы легки на подъем» [40] .
Н. Я. вспоминала: Эрдман ютился в маленьком пенальчике, где едва-едва помещались койка, стул и столик. Увидев Мандельштамов, он вскочил с кровати, отряхнулся и повел их на окраину, в Заволжье, к Ленинградской заставе, где в собственных деревянных домах иногда еще сдавались комнаты [41] .
Мандельштамам тогда повезло. Бродя по Заволжью в поисках комнаты, они набрели на дом, из которого, узнав их голоса, вышел жилец, ленинградский знакомый, которого Н. Я. аттестовала в своей книге как бывшего литературного секретаря П. Е. Щеголева [42] . Хозяйка, поняв, что наниматели не проходимцы, сразу же сдала им комнату в своей пятистенке (за тонкою перегородкой между двумя комнатами жила семья «рекомендателя»). Не раз их здесь потом навещал и Эрдман.
40
«Сохрани мою речь…» Вып. 4. М.: РГГУ, 2008. С. 79–80 (публ. П. Нерлера; оригинал — в собрании Н. И. Харджиева и Л. В. Чаги в Отделе рукописей Амстердамского городского музея).
41
Мандельштам Н. Воспоминания // Собр. соч. В 2 тт. Т. 1. Екатеринбург, 2014. С. 413–414.
42
Гипотеза, что им мог быть Виктор Андроникович Мануйлов (1903–1987), подтверждения не нашла. По предположению Ф. М. Лурье, им мог быть Владимир Константинович Мельницкий (1881–1942), царский и белый офицер, библиофил и холодный букинист. Будучи частым книжным «поставщиком» Щеголева, он хорошо его знал и бывал у него дома. В 1935 г. он как «бывший человек» был выслан из Ленинграда.
Место почти идиллическое летом, Волга под боком, но летнего Калинина О. М. не вкусил. Осенний же и зимний Калинин в Заволжье — не идиллия: мгновенно пустеющая привокзальная площадь (двух-трех шальных извозчиков мгновенно разбирали более пронырливые седоки) и непролазная грязь за мостом — осенью и ледяной, насквозь пробирающий ветер, особенно на мостах — зимой.
А от вокзала до дома не ближний свет — восемь больших трамвайных перегонов или не меньше часа-полутора пешего хода. Путь лежал сначала через Тьмаку, правый приток Волги, в устье которой был устроен затон, а потом по единственному (кроме железнодорожного) и тогда еще деревянному мосту через саму Волгу — не широкую, но основательно и со всех сторон продуваемую. С 1931 года шла по мосту до вагонзавода трамвайная колея, по которой челноком дребезжали трамваи, но — без пассажиров, зато с грузами или порожняком, в парк [43] .
43
Первых пассажиров трамвай взял только в 1934 году, но только до Вагонного завода, а в 1938 году запустили маршрут и вдоль Волги.