Осип Мандельштам и его солагерники

Нерлер Павел

Почти четыре месяца — с 17 ноября 1937 и по 10 марта 1938 г. — Мандельштамы снимали комнату в избе на 3-й Никитинской ул. [44] , 43, в доме рабочего-металлурга Павла Федоровича и Татьяны Васильевны Травниковых. По вечерам устраивались «концерты»: Осип Эмильевич ставил раздобытые им пластинки Баха, Дворжака, Мусоргского и др. и просматривал «Правду», на которую был подписан хозяин, а хозяйка ставила самовар и угощала всех чаем с вареньем.

Сначала Мандельштамы поселились, по-видимому, в отдельной комнате, может быть, на утепленной террасе. Но там было все-таки очень холодно, и со временем (наверное, еще в ноябре) они переместились на теплую половину дома. В этот день они написали Кузину:

44

Эта

улица была проведена в 1928 г. и названа не в честь тверяка и купца Афанасия Никитина, а в честь воронежца и поэта Ивана Никитина. Уже в 1930 г. она была переименована в улицу Александра Ульянова, но так что формально хождение имели оба названия, а неформально люди пользовались первоначальным. В 1938 г. двойное наименование было ликвидировано, причем власти предпочли Никитину Ульянова.

Дорогой Борис Сергеевич!

…Вы хорошо, даже соблазнительно описываете свое житье. Зависть берет. Да.

А у нас? На стенах эрмитажные фото: Рюисдаль, Рубенс, Рембрандт, Тенирс, Брейгель, Madonna litta, Madonna benna, а также рядком как лубки: в красках извозчик Монэ, девушка в кафэ Ренуара и мужчина Сезана. Всё это приколото иголками и патефонными булавками.

Сегодня мы переезжаем на теплую половину дома, под защиту бревенчатой стены. Ход через хозяев. Между нами и стариками также неполная перегородка. Это выйдет много спокойнее. Тверской говор радует слух. И в Воронеже я много слушал живую речь. Особенно женщины приятно говорят по-русски. Но здесь, в Калинине — настоящая академия живого языка, гибкого, оборотистого, в меру жесткого.

Испанским я занимался. В Воронеже отличные книжные фонды в Университете. Читал Сида (великолепно), романтиков в издании братьев Гримм и многотомную коллекцию кастильских классиков.

Однако не узнал кастильских форм на винной этикетке (Castel de Romey) — белое сухое вино и был посрамлен Львом Никулиным.

Несмотря на болезнь, я пью легко и охотно. Вот увидите, когда встретимся. Книга моя будет для вас большой неожиданностью. Более характерное на днях пришлю. Сейчас мои стихи читает Ставский. Жду оценки. Сейчас не работаю. Стариной заниматься не хочу. Хочу двигать язык, учиться и вообще быть с людьми: учиться у них.

Пожалуйста, не скрывайте своей болезни. Т. Ь. c. так легко не проходит. Вы живете в очень вредном для вас климате. Не поговорить ли с кем-нибудь о новой работе, где-нибудь в средней полосе?

Сейчас же на это ответьте. До свиданья.

Жму руку. Ваш О. М. [45]

45

Там же. С. 80–81.

Мужчины — хозяин и постоялец — вскоре подружились, а О. М. раздобыл — у Эрдмана или в Москве — пластинки (Баха, Дворжака, Мусоргского, итальянцев). По вечерам устраивались концерты, Татьяна Васильевна ставила самовар и угощала всех чаем с вареньем, а Осип Эмильевич всё норовил заварить чай сам, по-своему, и изо дня в день упорно просматривал «Правду», на которую был подписан хозяин.

Уже одним своим видом газета, именно тогда и попавшая в мандельштамовскме стихи, будоражила воспоминания о том, что впоследствии назовут Большим террором:

Вот «Правды» первая страница Вот с приговором полоса…

Не раз и не два, вспоминала Надежда Яковлевна, О. М., прочтя в газете что-нибудь новое — шельмующее или угрожающее, — ронял: «Мы погибли!» А хозяева махали на него руками и сердились: «Еще накликаете!.. Никуда не лезьте — и живы будете!» [46] — концепция, прямо противоположная мандельштамовской.

12 декабря состоялись самые первые причудливые выборы в первый советский парламент — Верховный Совет СССР. Травниковы проголосовали, как им и велели на заводе, в 6 утра, Мандельштамы — попозже, после завтрака.

46

После ареста О. М. в Саматихе Н. М. приезжала к Травниковым в начале мая 1938 г. и забрала корзину с архивом О. М. Она опередила сотрудников областного управления НКВД Недобожина-Жарова и Пука, также побывавших

у Травниковых с безрезультатным обыском только 28 мая 1938 г.

Калинин (Тверь) побывал под оккупацией, и неудивительно, что пятистенка Травниковых не сохранилась. Однако и здесь образ ссыльного поэта запечатлелся в памяти ребенка яркой картинкой. Взрослые тогда всех ссыльных называли «троцкистами», а Мандельштама и того сочней — «ушастый троцкист». Одной 12-летней девочке очень хотелось пройтись с ним рядом, может быть даже заговорить, но она всё не решалась. Но однажды разговор все-таки состоялся. Прощаясь, О. М. прочитал девочке стихи — не свои, а Блока, и это всё стало для нее событием-воспоминанием на всю жизнь [47] .

47

См.: Колкер М. «Ушастый троцкист» // «Сохрани мою речь…» Вып. 4. М.: РГГУ, 2008. С. 167–169.

3

Кроме Эрдмана и Мельницкого, в Калинине была еще одна знакомая душа, причем весьма давняя (с 1923 года) — Елена Михайловна Аренс с двумя мальчиками. Выйдя замуж за дипломата, она пожила и в Америке, и в Италии, но пришел черед отправиться и в Калинин — и не светской львицей дипкорпуса, а на правах ссыльной. Позднее она вспоминала необычайно живые, умные и веселые глаза О. Э., ласково называвшего жену: «моя нищенка». Елена Михайловна изредка навещала Мандельштамов, но чаще они заходили к ней: у нее почти всегда было чем угостить поэта и его «нищенку».

Несколько раз к Мандельштамам приезжали близкие люди: Евгений Яковлевич и, конечно же, «ясная Наташа», гостившая у них несколько дней на зимних каникулах. В ее память врезались «занесенные снегом улицы, большие сугробы, опять почти пустая холодноватая комната без намека на уют. У обитателей этой комнаты, очевидно, не было ощущения оседлости. Жилье и местожительство воспринимались как временные, случайные. Не было и денег — ни на что, кроме еды» [48] .

48

Штемпель Н. Мандельштам в Воронеже // Осип Мандельштам в Воронеже. Воспоминания. Фотоальбом. Стихи: К 70-летию со дня смерти О. Э. Мандельштама. М., 2008. С. 16.

Еще Наташу поразило мандельштамовское абсолютное равнодушие к вещам, в частности, к одежде. Безропотно носилось ровно то, что было в наличии, — и как бы оно ни топорщилось. Тогда, в Калинине, на О. М. был серый костюм совершенно ему не по росту (подарок, кажется, Катаева). Беспокойство, собственно, доставляли брюки, существенно более длинные, чем надо: О. Э. все время — автоматически и без раздражения — нагибался и подворачивал их. Мысль же о том, что брюки можно подрезать и подшить, не приходила ни в чью голову.

В какой-то из дней Н. Я. отправила мужа с Наташей на рынок за мясом. Идея, прямо скажем, дурацкая, учитывая, что никто из этих двоих дома не готовил и никогда не покупал сырое мясо (у Наташи один его вид вызывал отвращение). Побродив в растерянности вдоль прилавков, парочка уже почти отчаялась, но тут О. Э. увидел у какой-то женщины восковых утят и предложил купить их всех. Так решилась проблема с мясом, а заодно и с наличием денег. Когда, счастливые, веселые и даже гордые своей покупкой, они пришли домой, Н. Я. их не стала ругать. А вечером все втроем сходили в ближайшую лавку и что-то купили на скорую руку и, запивая кофе, поужинали.

Наташин приезд (а она приехала в январе, на школьные каникулы) очень обрадовал Мандельштамов: живо вспомнилась прошлогодняя — воронежская — зима, такая же тихая и уединенная, вся переполненная стихами.

В один из ясных морозных дней собрались и на денек поехали в Москву, где целый день, не выходя из дома, провели у Яхонтова с Лилей Поповой. Увидев гостя, «…Яхонтов кинулся к Осипу Эмильевичу, не дав ему раздеться, обхватил его и начал с ним кружиться. Так смешно было на них смотреть. Один изящный, элегантный, а другой в нелепой, с чужого плеча меховой куртке мехом наружу, высокой шапке и галошах» [49] .

49

Там же. С. 17.