Оскар Уайльд, или Правда масок

де Ланглад Жак

В январе 1890 года в знаменитом «Клубе рифмоплетов» Уильям Батлер Йейтс представил ему двадцатитрехлетнего поэта, студента Оксфордского университета, известного гомосексуалиста Лайонела Джонсона. Беседуя с ним, Уайльд умело заинтриговал слушателей, походя дав определение своей жизни и творчества: «Эрнест Даусон живет в Ист-энде, так как это единственное место, где люди не закрывают лица масками; я же заявил ему, что, напротив, живу в Вест-энде именно потому, что здесь носят маски, а в жизни меня интересует только маска» [322] .

322

W. B. Yeats, op. cit., p. 74.

Лайонел Джонсон, оказавшийся большим почитателем Уолтера Пейтера, вспоминал, как Уайльд приезжал к нему в Оксфорд: «В субботу в полдень, когда я еще валялся в постели с учебником Грина [323] , меня вывела из оцепенения неожиданная и трогательная записка Оскара; он умолял зайти к нему, что я и сделал, причем я нашел его настолько же очаровательным, насколько отвратительным казался мне Грин. Оскар говорил что-то очень остроумное, похвалил „Циферблат“ [324] , поиздевался над Пейтером и выкурил все мои сигареты. Я влюбился в него. Он приехал повидаться с Пейтером и посмотреть пьесу „Страффорд“» [325] .

Пьеса Роберта Браунинга действительно шла в это время на сцене Оксфордского Нового театра с Г. Б. Ирвингом в главной роли; Уайльд одинаково восторженно принимал игру Ирвинга и древнегреческую атмосферу университетского городка. Вернувшись в Лондон, он писал: «Уважаемый мистер Джонсон, мне искренне жаль, что я не смог встретиться с Вами еще раз, но меня затащили в театр полюбоваться на то, что вышло из кое-каких моих соображений, и мне удалось добраться до вокзала только к отходу поезда. Я надеюсь, Вы дадите мне знать, когда объявитесь в городе. Мне так понравились Ваши стихи, по крайней мере, те, что попали мне в руки, что захотелось познакомиться и с самим поэтом. С Вашей стороны было очень любезно оторваться от дел и приехать ко мне в гости. Я очень хотел повидать Вас до отъезда из Оксфорда» [326] .

323

Грин был преподавателем философии в Оксфорде.

324

Недолго просуществовавший иллюстрированный журнал, издававшийся Шенноном и Чарльзом Рикеттсом; первый его номер Уайльд получил в августе 1889 года.

325

R. H. Davies, op. cit., p. 255.

326

Ibid.

Уайльд более чем когда-либо погрузился в мир гомосексуалистов, причем именно в это время он заканчивал подготовку издания своего единственного романа «Портрет Дориана Грея»: «Я только что закончил работу над своей первой длинной историей и совершенно выбился из сил. Боюсь, она явится отражением моей собственной жизни: одни лишь слова, и никакого действия» [327] .

20 июня 1890 года ежемесячный журнал «Липпинкоттс мэгэзин» опубликовал первую редакцию «Портрета Дориана Грея». Тревожная атмосфера, философская основа произведения, по меньшей мере неоднозначные чувства, объединяющие персонажей, но особенно — глубокая развращенность главного героя привели к неслыханному скандалу… и обеспечили роману успех. Почти все газеты отвели ему одну или две полосы. Оскар Уайльд отвечал на статьи в «Дейли кроникл» и «Шотландском обозрении», а полемика с «Сент-Джеймс-газетг» еще более укрепила его успех, хотя и способствовала дальнейшему падению морального авторитета писателя в глазах общества. Издатель романа заметил опасность и с обезоруживающей наивностью предложил Уайльду внести кое-какие изменения: «Не могли бы Вы сделать так, чтобы Дориан пожил подольше с лицом портрета вместо своего собственного, показать, что он заканчивает свои дни в нищете, заставив его покончить с собой или прийти к раскаянию? Лорд Генри тоже рановато уходит со сцены» [328] .

327

Ibid., lettre 'ecritе fin f'evrier 1890.

328

Stuart Mason, op. cit., p. 105.

Титульный лист первого полного издания «Портрета Дориана Грея».

Для отдельного издания, вышедшего в апреле 1891 года, Уайльд добавил шесть глав, сохраняя «очевидной» мораль, которую считал наиглавнейшей отличительной чертой своего произведения. 24 июня «Сент-Джеймс-газетт» опубликовала оскорбительную, но целомудренную статью, озаглавленную «Исследование о достаточности». Критик был возмущен аморальностью героя, легкомысленным стилем автора, который попирал моральные устои общества, двусмысленностью взаимоотношений между тремя главными персонажами романа. 25 июня Оскар Уайльд написал ответ на статью, которая под заголовком «Последняя реклама г-на Оскара Уайльда: злое дельце» была расклеена на стенах лондонских домов: «Я прочитал ваши критические замечания по поводу моего романа „Портрет Дориана Грея“ и полагаю, что мне нет нужды подчеркивать, что я ни в коем случае не намерен обсуждать достоинства его героев или их несостоятельность. Англия — свободная страна, и английская критика абсолютно свободна и вольна в своих деяниях. С другой стороны, я вынужден признать, что из-за собственного темперамента или, может быть, вкуса я совершенно не в состоянии понять, почему произведение искусства должно подвергаться критике с точки зрения морали. Сферы искусства и этики безусловно обособлены одна от другой… Однако я решительно протестую против того, что вы расклеили по городу листовки, на которых крупными буквами напечатано: „Последняя реклама г-на Оскара Уайльда: злое дельце“. Не могу сказать, к чему именно относится выражение „злое дельце“ — к моей книге или к политической позиции нашего правительства. Но самым глупым и бесполезным было использование слова „реклама“. Я со всей скромностью могу сказать, что из всех английских подданных меньше всего нуждаюсь в рекламе. Я до смерти устал от того, что меня и так без конца рекламируют» [329] . Публикация этого открытого письма сопровождалась таким оскорбительным комментарием, что Оскар Уайльд снова вынужден был взяться за перо; он подверг сомнению способность критика судить о произведении искусства вообще и открыто намекнул на его невежество в отношении отдельных истин, излагать которые довольно опасно, но которые составляют основу той самой этики, которую автор намеренно швырял в лицо напуганной, но втайне довольной публике:

329

R. H. Davies, op. cit., p. 257.

«Предметами романтического искусства являются исключительность и индивидуальность личности. Каким же захватывающим может явиться, с художественной точки зрения, исследование образа отрицательных героев! Сколько в них красок, разнообразия, необычности! Положительные персонажи скорее приводят в отчаяние, а отрицательные возбуждают воображение… Наивысшее блаженство в литературе состоит в том, чтобы вдохнуть жизнь в несуществующее… „Дориан Грей“ — это история со своей моралью, а она такова: всякое излишество, равно как и всякое самоограничение, приводит к наказанию. Художник Бэзил Холлуорд, чрезмерно, как и все его собратья, влюбленный в физическую красоту, погибает от руки того, в чью душу он самолично вдохнул чудовищное и абсурдное тщеславие. Дориан Грей, посвятивший всю жизнь удовольствиям и удовлетворению собственных страстей, пытается убить свою совесть и одновременно убивает самого себя. Лорд Генри Уоттон хочет остаться в жизни лишь наблюдателем. Однако он осознает, что те, кто отказывается от боя, чаще страдают гораздо серьезнее тех, кто в нем участвует. Да, в „Дориане Грее“ заключена ужасная мораль» [330] . Немного спустя были опубликованы еще два ответа Оскара Уайльда, один из них явился откликом на статью в «Дейли кроникл», в которой говорилось: «Мрачность и непристойность — так можно охарактеризовать номер „Липпинкоттса“ за этот месяц. М-р Оскар Уайльд предлагает читателю нечто нездоровое, хотя и бесспорно занимательное… Эта

история обязана своим появлением традициям потакающей нездоровым вкусам литературы французских декадентов; ядовитая книга, атмосфера которой тяжела от зловонных паров морального и духовного разложения» [331] .

330

Ibid., p. 259.

331

Ibid., p. 263, n. 1.

Вся эта шумиха вокруг автора, который не нуждался в рекламе, затмила перепалку Уайльда с Уистлером, отодвигая ее в тень, что благоприятствовало реализации его планов. Оскар Уайльд открыто выступил в качестве писателя — развратителя молодежи, наследника декадентской и ненавистной Франции. В одном из своих опубликованных ответов он взял на себя роль, которую отныне будет играть постоянно, — художника, для которого единственным материалом, используемым с целью создания произведения искусства, является эстетика. Стыдливые и испуганные цензоры, читатели, журналисты не скоро забудут такие высказывания: «И наконец, позвольте мне сказать еще вот что: эстетское движение порождает целый ряд красок, утонченных по красоте и завораживающих своими квазимистическими оттенками. Они были и остаются защитной реакцией против первобытной грубости нашей эпохи, безусловно, более респектабельной, но бесконечно менее утонченной, чем эпохи предыдущие. Мою историю можно назвать эссе о декоративном искусстве. Она, если хотите, источает яд, но вы не можете также отрицать, что она совершенна, а именно совершенство и является для нас, художников, конечной целью». Заключительные фразы статьи вообще вызывают дрожь ужаса и удовольствия одновременно: «Каждый человек видит в Дориане Грее свои собственные грехи. В чем состоят грехи Дориана Грея, не знает никто. Тот, кто находит их, имеет в виду свои собственные» [332] .

332

Ibid., p. 266.

Обстановка накалилась до предела. Кое-кто перестал с ним здороваться, а завсегдатаи клубов хмурили брови при его появлении. Но Уайльд, освободившись от пут лицемерия семейной жизни, и не думал сдаваться, проявляя уже в который раз мужество, подкрепленное недюжинной физической силой. Как-то Роберт Росс пригласил его на обед в Хогарт-клуб. Как только друзья вошли в гостиную, один из членов клуба демонстративно встал и направился к выходу, не сводя глаз с Уайльда; вслед за ним еще несколько человек поднялись со своих мест. Тогда Уайльд подошел к наглецу, вознамерившемуся покинуть помещение, и совершенно спокойно попросил его извиниться перед мистером Россом. Внушительный вид и решительный тон привели поборника справедливости в оцепенение, и, смущенный и пристыженный, он поспешно вернулся на свое место, сопровождаемый теми, кто было последовал за ним. Салоны Белгравии и Сент-Джеймс-сквера продолжали гостеприимно распахивать двери перед волшебником слова, который не переставал приводить в восторг гостей на вечерних приемах, волновать хозяек будуаров и покорять немногих счастливчиков, любой ценой стремившихся оказаться за одним столом с автором изысканно мрачного «Дориана Грея»; в то же самое время публика буквально вырывала друг у друга из рук июльский 1890 года номер «Липпинкоттса», а Оскар Уайльд готовил новые тиражи романа, заказы на который поступали от многих издателей. Пусть это еще не богатство, но во всяком случае уже слава, и наплевать на то, что ее сопровождает шлейф слухов и флер скандала.

Как только у Уайльда появились средства, он немедленно уехал в Париж. В августе 1890 года он оставил Констанс, детей и бесконечные критические статьи на своего «Дориана Грея». Выход романа не намного опередил появление стихотворения Ричарда Ле Галльенна, которым поэт приветствовал публикацию перевода на французский язык «Дня рождения инфанты», вышедшего в конце предыдущего года. 10 августа Оскар остановился в гостинице «Атене», расположенной в доме 15 по улице Скриб. Он встретился со многими французскими писателями, начиная со Стефана Малларме и заканчивая Жаном Лоррэном. Его принимали на «вторниках» [333] на Рю де Ром, он открыл для себя прелесть долгих прогулок по Булонскому лесу, ужинал с другом, а когда спускалась ночь, устраивался на открытой террасе кафе, любуясь бесконечной и шумной толпой прохожих на бульваре Сен-Жермен. Он неизменно оставался в центре: «Когда он приоткрывал полу своей венгерки зеленого сукна с обшитыми шнуром петлицами, то в бутоньерке можно было заметить орхидею. Многочисленные перстни и большой зеленый скарабей красовались у него на пальцах. Светящийся взгляд серых глаз отливал цветом небес его родной Ирландии» [334] .

333

Так назывались собрания поэтов и художников-символистов, которые организовывал их вдохновитель Стефан Малларме.

334

J. de Langlade. Oscar Wilde 'ecrivain francais. Paris, Stock, 1975, p. 25.

13 августа Уайльд вернулся в Лондон и первым делом навел справки о том, как обстоят дела с публикацией первой части «Замыслов» в журнале «Девятнадцатое столетие»: «Истинная роль и ценность критики, а также несколько замечаний о важности ничегонеделания» — таков намеренно провокационный заголовок, написанный в свойственной ему тогда манере. Уайльд провел возле «бедной дорогой Констанс» всего несколько дней и уехал погостить к сэру Джорджу Брисбэну, фермеру-джентльмену, жившему в небольшой деревушке на юго-востоке Шотландии. Вспоминая о своем госте, сэр Джордж описывал его полным радостной жажды жизни, которая столь чудесно сопровождала его литературный успех: «Вскоре после публикации „Дориана Грея“ он приехал провести со мной несколько дней. Для меня это были восхитительные дни, поскольку Оскар пребывал в совершенно гениальном и легком настроении, а его устные рассказы, которые, как я и думал, были интереснее, чем написанные, отличались блеском и подлинным совершенством. Большую часть времени мы проводили, катаясь по окрестностям в коляске и принимая приглашения моих соседей на обеды или ужины, причем он неизменно очаровывал всех вокруг» [335] . Многие писатели, поэты и художники приезжали сюда повидаться с Уайльдом и тем самым заставляли его задержаться подольше в этом краю дикой природы: «Я оказался так далеко от комфорта гостиницы „Атенеум“, а вокруг меня только пурпур папоротников да серебряный туман — какое облегчение! Кельтский темперамент сменяет здесь вечную зелень Англии. Я лишь в искусстве люблю зеленый цвет — еще одно мое святотатство» [336] .

335

R. H. Davies, op. cit., p. 273, n. 2.

336

Ibid., p. 274.

9 сентября Уайльд вернулся на Тайт-стрит, чтобы не пропустить выход долгожданного номера «Девятнадцатого столетия». Он принял у себя американского драматурга Клайда Фитча, и эта встреча снова навела его на мысль о новой пьесе; он так писал об этом Норману Форбс-Робертсону, тогдашнему директору театра «Глоб»: «Я внимательно изучил этот вопрос и боюсь, что не смогу приступить к работе на основе одних лишь обещаний. Если Вы хотите, чтобы я написал пьесу, то должны будете уплатить сто фунтов по представлении проспекта и еще сто по представлении рукописи. А затем, как и положено, обычные процентные отчисления» [337] .

337

Ibid., pp. 275–276.