Оскорбление третьей степени

Виланд Райк

Шилль и Констанция потрясенно застыли.

— Что вы здесь делаете? — вопросил тот же голос.

Неужели сам Господь призывает их к ответу за грехи? Они огляделись по сторонам, никого не увидели и уже решили, что им просто послышалось, как вдруг Шилль заметил сидящего на вышке охотника, который с земли показался ему совсем крошечным.

— Что вы здесь делаете? — повторил он.

— Идем через лес! — крикнул Шилль.

— Вы мешаете охоте! — огрызнулся незнакомец.

— А вы мешаете прогулке, — ответил Шилль.

С дерева спорхнула голубка.

Констанция поймала руку Шилля, он крепко сжал ее пальцы.

— Пойдем, прошу тебя, — прошептала Констанция,

но Шилль будто не слышал.

Волоча спутницу за собой, он решительно направился к охотничьей вышке. Сверкнула вспышка, в тот же миг раздался выстрел. Он был на удивление громким и звучал на удивление долго, точно в замедленном воспроизведении.

Домой Констанция и Шилль ехали молча, опустошенные, точно после большой ссоры. Она вжималась в сиденье, словно пытаясь от чего-то отодвинуться. Подводка вокруг ее глаз размазалась, а светло-каштановые волосы свисали безжизненными прядями.

Там, в лесу, Констанция вырвала руку и с плачем убежала, а он, Шилль, не двинулся с места и с вызовом смотрел на охотника, который слез со своего насеста и с ружьем в руке неспешно приближался к нему.

Шилль с радостью выстрелил бы в ответ — тоже в воздух, разумеется, но этого было бы достаточно, чтобы он почувствовал себя менее уязвленным. Что за идиот этот охотник, что за идиот он сам? Почему он тут стоит? Чего хочет? Шилль быстро перебрал в голове варианты, и ему ничего не оставалось, как припустить вслед за Констанцией. Он обнаружил ее сидящей за деревом. Констанцию трясло, она не поднимала головы и умоляла Шилля тоже не смотреть на нее. Ощущая гнев, стыд и дикую усталость, они молча вернулись на парковку и сели в машину.

— Что, черт возьми, это было? — спросила Констанция, вцепляясь в руль. — Ты хотел вызвать его на дуэль? Тебе так… так сильно хотелось спровоцировать этого безумца? И что, теперь тебе лучше?

— Прости, но это он… спровоцировал меня.

Констанция сердито уставилась прямо перед собой. Шилль сделал то же самое.

— А из средств защиты у меня были только слова…

Она промолчала.

— Слова без шума и дыма… — Шилль попытался произнести эту фразу иронично, однако прозвучала она глупо.

— Александр, — произнесла Констанция через некоторое время, не поворачиваясь к нему, — что с тобой? К чему все это ребячество?

Теперь промолчал он.

— Мы могли умереть. Да что там могли, я уже умерла. Я только что умерла тысячей смертей. — Не дождавшись от Шилля извинений, которые тот счел неуместными, Констанция добавила: — Можешь похоронить меня, Александр.

Она завела машину и поехала. Вскоре пейзаж за окном замелькал быстрее быстрого, словно торопился поскорее скрыться с глаз Шилля и его спутницы.

В половине двенадцатого исторические события происходят довольно редко, вот и Шилль не стал исправлять этот хронологический дефицит в мировой истории. Он стоял у себя на кухне в бледных лучах полуденного, как выяснилось, солнца и смотрел на панорамный фриз из заметок, вырезок, схем и исторических реконструкций, созданный им за последние недели. Копии с известных и неизвестных картин, изображающих дуэльные сцены, перемежались рисунками и снимками сабель, шпаг и пистолетов. Шилль любил их все, любил их трагичность, их комичность, их бессмысленность, похожие на театральные декорации деревья и облака, непременные тени и туман. На репродукции Репина дуэлянт лежит на снегу, его противник стоит над ним, сгорбившись, завидуя спокойствию деревьев, застывших на заднем плане. Рядом с картиной к стене прилеплена скотчем помятая карикатура Домье, на которой из

ствола ружья поднимается дым, цилиндр взлетает в воздух, человек падает. Выше висит ветхая копия «Дон Кихота после дуэли» Вандербанка, которую Шилль купил на блошином рынке за три евро: тощий старик опирается на еще более тощего коня, они чуть не выпадают из картинной рамы, а потрепанные оловянные доспехи рыцаря блестят по-прежнему ярко. Ни одно из этих произведений искусства не восхваляло героизм или мужественность, скорее они свидетельствовали о некоей крайне удручающей необходимости, о неизбежном ходе вещей. Чем дольше Шилль смотрел на них, тем более нормальным казалось ему то, что они воссоздают; какое-то время он ловил себя на том, что выискивает намеки на дуэльные сцены даже на пейзажных картинах, подозревая, что фигуры противников были заретушированы.

В последнее время Шилль ощущал неотступную потребность устроить настоящую дуэль на фоне настоящего пейзажа. Ему было тоскливо повсюду видеть пустыри и безлюдные места, на которых ничего не происходило. По утрам, гуляя по близлежащему парку Фридрихсхайн, он то и дело натыкался взглядом на идеально подходящие для поединков поляны и площадки, на которых совершали странные телодвижения любители гимнастики тайцзицюань, тренировались бегуны и бесноватые адепты фитнеса. Шиллю оставалось только изумляться, с какой это радости люди выбрали столь неадекватную и недостойную замену вековой культурной традиции дуэлей.

Шилль размышлял о своих планах. Почту доставят после обеда, еще нужно проверить несколько заказов и отправить книги. «А впрочем, — подумал он, — это подождет. Удивительно, до чего меняются приоритеты на фоне смертельного риска». Шилль вдруг понял, что до сих пор не задумывался, как проведет ближайшие дни, которые могут стать для него последними. В запасе было двое-трое суток, все зависело от реакции Маркова на депешу и оттого, кто из них двоих на дуэли попадет в цель, а кто промажет. Незаконченные дела следовало закончить, а за новые не браться. Шилль решил, что составит список дел, которые надо выполнить без сантиментов и терзаний.

Кофемашина зафыркала и задергалась, когда он нажал кнопку «Эспрессо». Шилль вытащил из стопки вчерашней корреспонденции листовку-объявление об открытии велнес-оазиса «Фиш спа» и выяснил, что главная услуга заведения — пилинг для ног, для проведения которого человек опускает стопы в резервуар с водой, и плавающие в нем рыбки удаляют с них ороговевшие частички кожи. Двадцатиминутный сеанс стоил восемнадцать евро. «Ножной секс с рыбками? — хмыкнул Шилль. — Пожалуй, такое действо может стать и хорошим началом, и хорошим завершением». Он опустил очки со лба на переносицу, схватил с подоконника ручку, повернул листовку обратной стороной и приготовился писать.

Поначалу он хотел предварить перечень заголовком «Последние дела», потому что без заголовка тот казался ему ни к чему не обязывающей пустышкой, но потом передумал, решив, что «Последние дела» звучит слишком патетично и старомодно. Кроме того, ему почему-то представлялось, будто последние дела в религиозном понимании совершаются уже после смерти, к примеру в чистилище, которое по сути является остановкой на пути грешных душ где-то между раем и адом. Это место еще называлось лимб, преддверие ада, и Шилль вспомнил, насколько был удивлен, когда прочел, что, вопреки его представлениям, под преддверием ада подразумевалась вовсе не земная жизнь. О посмертных процедурах он явно знал недостаточно, но понимал, что, если попадет в лимб, там у него будет возможность испытать их на собственной шкуре.