Оскорбление третьей степени

Виланд Райк

— Коля, предложи нашему гостю… — произнес ла Полина, многозначительно подмигнув мужу.

Шилль переступил порог гостиной и огляделся. Типично для русских домов, комната оказалась угнетающе уютной. На окнах висели тяжелые шторы и тюлевые занавески, на полулежал ковер, стол застилала вышитая скатерть, на диване грудились пухлые подушки… Это изобилие текстиля доминировало над предметами меблировки, которые тоже пытались отвоевать себе место, выставляя закругленные бока, изогнутые подлокотники и вывернутые ножки. У стены темнело старое пианино, укрытое вязаной накидкой. Рядом гипнотически медленно тикали напольные

часы в дубовом футляре. За темным круглым столом сидел седовласый и седобородый мужчина лет семидесяти в поношенном костюме, худощавый, с большими добрыми, но усталыми глазами. При появлении Шилля он с достоинством поднялся и нараспев произнес:

— Позвольте представиться: Венцеслав Владимирович.

— Это дядя Венцель, — сказала Полина. — Он живет с нами. Это Александр, Колин клиент — ну, ты уже в курсе, дядя.

— Очень приятно, герр Александр, — чинно кивнул новый знакомый.

Шилль, сам того от себя не ожидая, поклонился ему. Полина рассмеялась.

Лоренц со стеклянным графином в одной руке и четырьмя рюмками в другой вошел в гостиную и воскликнул:

— Всем самогонки за знакомство!

Осторожно уточнив, что за напиток налит в гра фин, Шилль узнал, что самогонка — это крепкое спиртное домашнего приготовления.

— У вас его называют аперитивом, — добавил Лоренц и наполнил рюмки до краев.

— Кто произнесет тост? — спросила Полина, когда каждый взял себе по рюмке.

— Я, — торжественно молвил дядя Венцель. — Выпьем за то, чтобы мы испытали столько горя, сколько капель останется в наших бокалах!

Все осушили рюмки, и Шилль не преминул посмотреть внутрь своей, проверяя, не осталось ли чего на дне. Самогонка оказалась приятно мягкой на вкус и ни на что не похожей.

Мужчины сели за стол, и Полина подала каждому мисочку с «Шубой» — вкуснейшим слоеным салатом из селедки и овощей.

Лоренц, умявший свою порцию первым, сказал:

— Александр, вернемся к нашим баранам. Следующий ход за тобой. Решай, что ты выберешь. Могу рекомендовать пистолеты «Макаров» по тысяче евро за штуку, итого с тебя причитается две тысячи. Стреляют отлично, но прицельной дальности маловато, я уже про это говорил.

— У тебя точно есть два одинаковых? Тогда я согласен, предложение разумное.

— Есть, конечно. Магазины купишь у моего друга. Патроны тоже. Сколько тебе надо — пятьдесят штук, сто? Если нужно набить руку, лучше взять с запасом.

— Нет, достаточно двух штук.

— Прошу прощения, — вмешался дядя Вен цель. — Это, конечно, не мое дело, но… Вам нужны два пистолета и два патрона?

— Именно так, — ответил Шилль. — Я не хочу… — замялся он, подыскивая подходящую формулировку, — …устраивать бойню.

Собеседники понимающе кивнули, Лоренц калил всем еще самогонки.

— Иными словами, — не отставал дядя, — вы планируете дуэль?

— Да.

Дядя Венцель встал, поклонился Шиллю и с улыбкой проговорил:

— История России богата поединками, а мне только что пришел на ум хороший тост. — Он поднял рюмку. — Выпьем за время, которое проходит и через десять — двадцать лет сделает неважным то, что терзает нас сегодня!

Они осушили рюмки.

— Это сказал Толстой, — пояснил старик, сев за стол. — Он отговорил бы вас от дуэли.

— Вероятно, отговорил бы, — кивнул Шилль, чувствуя

вызов в его словах, — но дело в том, что абсолютно все в мире против дуэлей. Любой, кто узнал бы, что двое собрались стреляться, принялся бы их вразумлять. Так было испокон веков. Загвоздка в том, что, когда в жизни кого-нибудь из этих отговорщиков возникнет необходимость поединка, он помчится на него сломя голову. Людей, дравшихся на дуэлях, сегодня считают недоумками, но, поверьте мне, никто из них не был в восторге от того, во что ввязывался. Знаете, как относился к дуэлям Лассаль? Он считал их бессмысленным петрефактом пройденной стадии культурного развития.

— Петрефактом? — переспросила Полина.

— Да. Я раньше тоже не встречал этого термина. Он означает окаменелое ископаемое. Дуэль — окаменелое ископаемое… Однако насчет пройденной стадии Лассаль ошибался, по крайней мере в отношении самого себя, ведь в итоге он бросил вызов своему оскорбителю. Лермонтов в России, называвший дуэль хладнокровным убийством, добровольно встал под прицел и погиб. Генрих Гейне, эмигрировавший во Францию, само собой разумеется, презирал дуэли, и что же он делал при любой возможности? Шел на дуэли, конечно. Или Александр Гамильтон в Америке, которому предстояло стать президентом: из религиозных соображений он категорически отказался от дуэлей… Каким образом он умер, вы, полагаю, уже догадались. Словом, трудно найти того, кто не дрался бы на дуэлях. Вы скажете: «Карл Маркс»? И будете неправы, потому что вместо него в поединке участвовал другой человек.

— Я говорил о Толстом, — вежливо напомнил дядя Венцель.

— И о Толстом тоже не говорите. Он, безусловно, был убежденным противником дуэлей и насилия вообще. Несмотря на это, как-то раз он дважды за день вызвал на поединок одного и того же человека.

— Не может быть!

—. Хотите поспорить? — раззадорился Шилль, чьи бледные щеки покраснели от выпитого. — Ваша ставка? Я, — задумался он на мгновение, — ставлю полное собрание писем Толстого, опубликованное издательством «Малик» в двадцать восьмом году. Там об этом тоже сказано.

— Нет, дорогой герр Александр, — покачал головой дядя Венцель, — спорить не хочу, я вам и без того верю. Представляете, у меня совершенно случайно есть два билета в «Комише опер» на послезавтра. Исполняют «Евгения Онегина» Чайковского. Я с радостью подарю их вам в благодарность за рассказ. Будьте так добры, удовлетворите наше любопытство!

Лоренц одобрительно закивал.

— Александр, не тяните! — раздался голос Полины, которая отлучилась на кухню. — Выкладывайте все быстренько, только не лишайте дядю веры в Толстого!

— Эта загадочная история, — начал Шилль, — затянулась на целых семнадцать лет. Ее вторым главным героем был друг Толстого, не менее знаменитый русский писатель Иван Тургенев.

Чтобы лучше слышать, дядя Венцель оттопырил ухо ладонью.

— Они находились в гостях у своего знакомого поэта, вели оживленную беседу и ни с того ни с сего повздорили. Причина была настолько пустяковой, что впоследствии никто не мог ее точно назвать. Спор обострился, и в какой-то момент Тургенев сказал Толстому: «Я вас заставлю молчать оскорблением». Он имел в виду оскорбление, которое неизбежно должно было привести к дуэли. Толстой отреагировал на этот выпад спокойно и не счел его слова поводом для дуэли.