Оскорбление третьей степени

Виланд Райк

— А смысл? — вздохнул Шилль, переливая часть пива из кружки Фоглера, которая все еще была полна, в свою.

— Ты ревнуешь. Кто не ревновал бы на твоем месте?

— Я, — ответил Шилль, — я бы не ревновал на своем месте. Дело не в Констанции. Я ей не хозяин, она вольна уйти от меня. Тот, кто любит, имеет право на потери, без этого никуда, что тут еще сказать? Перефразируя Новалиса, пускай все изменяют, я верность сохраню.

— Я что-то совсем запутался, — почесал в затылке Фоглер. — Что ты собираешься делать?

— То, что всегда

делают при данных обстоятельствах, точнее, всегда делали в шестнадцатом веке, в семнадцатом и далее вплоть до двадцатого. Почему эта традиция прервалась, я не знаю. Сам посуди, разве что-то поменялось? Один человек оскорбляет другого. В былые времена оскорбленный незамедлительно потребовал бы устроить поединок на шпагах, саблях или пистолетах. А в наши дни? Чем он смоет с себя позор? Ничем, разве что попытается замазать его разговорами, таблетками, терапией и прогулками. Мы живем в век пустой болтовни, мы обездоленные люди, самые несчастные во всей мировой истории.

Шилль огляделся, словно безлюдный зал и экраны на стене являлись подтверждением его тезисов.

— Это называется жизнью в цивилизованном обществе, — прокомментировал Фоглер.

— Вот как? Ты серьезно? Жизнь в бессильном обществе, накопившем опыт собственного бессилия, в обществе, где всем нравится ощущать себя бессильными? Меня такой вариант не устраивает. Можешь считать меня романтиком, но я обращусь к этому психованному и попрошу у него согласия на то, чтобы я его застрелил. Нет-нет, убивать его я не хочу, мне просто нужно, чтобы он осознал, насколько все серьезно. К тому же дуэль значительно улучшит его поведение и даже придаст стильности, которой у него нет.

Боксеры на экране кружили по рингу, наскакивали друг на друга, наносили удары. Шилль говорил, все больше обращаясь к самому себе, точно Фоглер был спарринг-партнером, на котором он отрабатывал комбинации движений. Голос Шилля становился тише, и Фоглеру приходилось наклоняться, чтобы расслышать его слова. Когда Шилль умолк, Фоглер, так и оставшийся сидеть в согбенной позе, озадаченно покачал головой.

— Кем, говоришь, мне тебя считать? Романтиком? — спросил он.

Шилль отпил глоток пива. Фоглер тоже поднял громоздкую кружку, словно готовясь к атаке.

— Друг мой, о чем ты? — наконец ответил Шилль. — Быть романтиком означает придерживаться правил, а никаких правил больше не существует.

За кухонным окном постепенно смеркалось, и Шиллю на миг почудилось, будто он сидит в кинозале перед началом фильма и свет вокруг медленно гаснет. В детстве это зрелище его завораживало. Темнота наступала медленно, ненавязчиво, и Шилль никогда не мог сказать наверняка, на самом ли деле она сгущается, или это ему только кажется. Она заполняла помещение легко и просто, будто имела на это полное право, окутывала маленькие светильники на стенах зала и проворно их поглощала.

В дверь позвонили, и Шилль воспринял это как знак, что список пора заканчивать. Он сказал себе, что должен

поставить точку, ведь времени у него в обрез. В перечень вошли пять пунктов, на удивление мало для человека, дни которого сочтены. Но ведь в самом известном списке подобного рода пунктов было и того меньше — всего один: богослов Мартин Лютер записал, что в последний день перед концом света посадит дерево.

Итоговый вариант выглядел следующим образом:

LOST

1) Последнее помазание

2) Белая рубашка

3) Покончить с Евгением О.

4) ХЛ. Гитлер

5) Ножной секс

В дверь снова позвонили. Прежде чем выйти в прихожую, Шилль добавил в список шестой пункт, в важности которого только что убедился:

6) Отключить сигнализацию.

На пороге стоял и фрау Эберляйн и еще двое людей, мужчина и женщина.

— Принесли «Змеиную пасть»? — обратился Шилль к соседке. — Что скажете, понравилось?

— Ужасно. — Она отдала ему книгу. — Ужасно хорошо!

— Я запамятовал: кем называет себя герой в том объявлении?

— Экспертом по спасению в исключительных случаях, — ответила фрау Эберляйн. — У меня остались вопросы, но это подождет, ведь у вас посетители. У вас сегодня много посетителей. — Она кивнула незнакомцам и зашагала вверх по лестнице.

Проводив соседку взглядом, Шилль повернулся к своим незваным гостям и заглянул в раскрытое полицейское удостоверение, которое предъявила Танненшмидт.

— Хм, утром ваши коллеги были в униформе, а вы уже нет. Неужто ее отменили сегодня после обеда?

— Герр Шилль? — сухо осведомилась Танненшмидт.

— Да.

— Старший инспектор Танненшмидт. Это полицеймейстер Зандлер. Если не возражаете, мы войдем.

Шилль возражал, но, будучи не в настроении играть в игры, кивнул и пригласил полицейских в квартиру, ощущая внезапно нахлынувшую усталость. Что они вынюхивают, что они могут обнаружить в его доме? Он провел офицеров по длинному темному коридору мимо коробок и ящиков с книгами в кухню, освободил от пакетов с книгами два стула и предложил Танненшмидт и Зандлеру садиться. Затем закурил сигарету, сказал:

— Если вы не курите, прошу прощения. — И, подняв голову, выдохнул дым в потолок.

Инспектор огляделась и коротко кивнула, заметив на стенах множество репродукций, зарисовок и схем.

— Герр Шилль, мне не хотелось бы отвлекать вас надолго; ответьте, пожалуйста, только на один вопрос. Он прозвучит странно, но вы наверняка поймете, что я имею в виду. — Танненшмидт сделала многозначительную паузу. — У вас есть незнакомые знакомые?

Шилль растерялся, гадая, не пытается ли она заманить его в ловушку.