Ослепительный нож

Полуян Вадим Петрович

–  Отжени ушедшее, думай о грядущем. Я был в одержании злых чувств. Вепрев надоумил, я не поперечил. Мой Вепрев бывает вельми свиреп. И то сказать, брата Василия до безумия жаль. Хотя на здравую голову поступок твой не сочту переветом. Старший мой братец дурьей любовью принёс тебе много бед. Ты вправе ненавидеть его.

–  Ненависть ни при чём, - молвила Всеволожа.
– Не упреди я московский стан, тьма бы людей погибла. Резали бы их, аки сонных тварей. Это ли «Божий суд», как вы именуете битвы ратные?

–  Внезапная смерть младшего брата Дмитрия отемнила меня, -

продолжил Шемяка, не желая увязать в спорах.
– Как бы ни свидетельствовал послух Дементей, что бы ни нашёптывал Вепрев, не верю, будто ты хоть на столько, - сложил он пальцы в щепоть, - повинна в его кончине.

–  Претят мне сии глаголы, - отвернулась Евфимия.

–  Стало быть, и покончим, - согласился Шемяка, - Я пришёл известить: Софья моя больна стала, узнав о случае в Галиче. Встрёпку от любавы получил жёсткую. Велела без околичностей доставить тебя в Углич под дружескую опеку. Доверься Софье. Меня не бойся. Я рядом с ней бессилен. Отдохни, оглядись, ибо жизнь поступает с тобой немилостиво.

Евфимия долго молчала, испытующе глядя на бывшего своего казнителя, потом попросила:

–  Отпусти меня прочь.

–  Куда?
– прищурился князь.

–  К добрым людям, что будут милостивее, чем Жизнь.

Шемяка покачал головой:

–  Я дал слово Софье.

Евфимия усмехнулась:

–  Софья твоя - благой повод. Не хитри. Открой душу. Что замыслил, касаемо моей дальнейшей судьбы? Ведь сызмальства знаем друг друга. В дипломатике тебе ли со мной соперничать?

–  Истинно так, - понурился князь.
– Выложу мысли, как на духу. Дозволь лишь обосновать. Честно вспомни: всем ты не в радость. Василиус так и остался от тебя сам не свой. Отец, Иван Дмитрич, восстав за честь дочери, угодил в беду. Васёныш, как ты именуешь его, голову по тебе потерял и Божьего света не взвидел. Младший брат Дмитрий возле тебя угас. И наконец, сердце дяди Константина, защитника твоего, перестало биться…

–  Мастерский подбор!
– перебила Евфимия.
– О тебе можно подобрать памятку похлеще. Не в этом суть. Скажи, чего ждёшь, и окончим прю.

–  Жду видеть тебя в ангельском облике старших твоих сестёр, - осторожно молвил Шемяка.

Боярышня села на одре.

–  Всё так, всё так, - поглядела она на внесённую Агафьей свечу слабого воска, быстро сгорающую.
– Нет мне места в этом миру со смертью Дмитрия Юрьича. Подумывала отъехать к сёстрам на постриг в Тверь.

–  Под Угличем есть обитель, - сказал Шемяка, - то ли Рябова, то ли Рябина…

Всеволожа вспомнила Неонилу.

–  Дабы я точно знал… - приговорил князь.

–  Не успокоишься, не увидев меня под куколем, - опустила голову боярышня.
– Я согласна.

–  Из-под Углича можешь перевестись под Тверь, - подсказал Шемяка.

Всеволожа кивнула:

–  В Углич к Софье с охранышами доставишь? Князь притворил оконницу, ибо на свечной пламень собиралась обильная разноцветная погань.

–  Завтра мои дружины вкупе с полком Чарторыйского двинутся на Москву. Вятчане присоединятся в пути. С Василиусом опять немирье. Опузырился, что я не помог, когда Улу-Махмет в отместку за Белев осадил Москву.

–

 За Белев? Москву? И ты не помог?
– вскочила Евфимия.
– Я не ведала…

–  Жила в деревне у «князиньки», аки у Христа за пазухой, - напомнил Шемяка.

–  Почему не помог?
– допытывалась боярышня. Князь развёл руками:

–  Не помог, и всё тут. Васька бросился на Волгу собирать войско. Патрикеич оборонял столицу. Махмет стоял десять дней, сжёг посады и удалился. Теперь я буду брать Москву. Пан или пропал!

–  Мутник!
– с сердцем произнесла Евфимия.
– Таких вот, как ты, куколь ждёт не дождётся…

–  Покамест он ждёт тебя, - ожесточаясь, ответил князь.
– Ежели не пойдёшь добром, окажешься на одре Чарторыйского. Литвин спит и видит тобой владеть. Мне союзнику противиться трудно. Согласился на его обережь от большой дороги до Углича, когда будешь ехать в карети с Иваном Котовым…

–  Вот оно что!
– воскликнула Всеволожа.
– Всё уже обговорено! Меня отправляют с твоим болярцем. Вокруг литовская обережь. По миновении свары с великим князем Чарторыйский забирает меня из Углича, словно вещь. Стало быть, благородные князья действуют, как шиши лесные!

–  До приезда Чарторыйского в Углич ты мир покинешь, как уговорились, - остановил разгневанную боярышню князь.
– Поедешь в карети от повёртки с большой дороги. До того можешь ехать верхом, как это тебе любится. Дай лишь слово, что не сбежишь.

Евфимия подавила гнев и отвечала спокойно:

–  При бессилии покоряюсь силе. Даю слово.

–  Так-то, Фишечка, - удовлетворился князь. И примолвил, уходя: - Ведьма-девка твоя сбежала. Нигде не могли сыскать…

Памятуя, что Раина скрывается в огородной чаще, Евфимия пожелала:

–  Дай Бог, чтоб не нашли. Её в твоей власти ожидает судьба не чета моей, много горше.

Шемяка в конце концов покинул одрину.

Боярышня повечерять не восхотела, испила деревянную опанку вишнёвого взвару.

Посидела при догоравшей свече, передумала горькие думы. А улёгшись, долго ворочалась с боку на бок под покрывальцем. Не засыпалось никак. Перечитала молитвы на сон грядущий во второй, в третий раз. Ещё помучившись, пересчитала галок на воображаемом древе. Исподволь стала вспоминать заклятие: «Ходит сон по сенюшкам, дрёма по новым…» Однако не попала в тот мир, где большая река сливается с малой, где на утёсе высится белый кремник, в коем живёт она, порушенная невеста царская, с истерзанным пытками отцом, сосланная со всем семейством за Камень… Нет, не попала в тот дальний будущий мир, провалилась в чёрную пустоту грёз, без видений…

Проснулась от мягких толчков Агафьи. Стряпуха торопила опрянуться и поесть. Шемяка и Чарторыйский покидали Великий Новгород. Предстояло пленницей двигаться на Москву с их мятежной ратью, а с полдороги - на Углич и там - под куколь…

Прощание с домовитой Агафьей было торопливым, но очень плачным.

–  На кого ты нас покида-а-а-ешь?

–  А я на кого покину-у-у-та?.. Где Раина?

–  Не ведаю-ю-ю…

Чуть сошла с гульбища, подскочил Шемяка:

–  Где твоя девка-ведьма?