Ослепительный нож

Полуян Вадим Петрович

–  Ты меня спрашиваешь?
– удивилась Евфимия.
– Запертую в одрине?

–  Побратим Александр сказал: она тебе с огорода кидала вервие. Где она?

–  Твой побратим не дал убежать, - отчеканила Всеволожа.
– С тех пор не покидала одрины.

Шемяка оставил её, ругаясь. Зато окружили Буйвид с Будикидом и ещё то ли лях, то ли венгр, Малаш Франик, как его называли. Он подвёл серого коня, судя по зубам, старого, на таком не сбежишь.

Прощай, улица Рогатица, Софийская, Владычная сторона с Кремлем, соборами, Ярославовым дворищем!

Волхов, тёмный от злых событий, унеси зло, утопи в чужих водяных глубинах!

Уже за городом Чарторыйский, проскакав мимо, подмигнул: мол, придёт время, будешь в моих руках, никуда не денешься!.. Самоуверенный пан литовский!

Ближе к полудню, приглядев лесной колок у дороги, Евфимия указала охранышам:

–  Мне - туда!

Буйвид с Будикидом задёргали головами, Малаш Франик изрёк:

–  Не можно!

–  Как это так «не можно»?
– вскинула гневный лик боярышня.
– Сам то и дело отскакиваешь по нужде. Ужель не ясно, осиновая башка? Мне - туда!

Лях или венгр - враг его поймёт!
– схватил старика коня за узду:

–  Не можно!

Днём она отказалась от пищи. Повечер - тоже. Облегчение принесла ночёвка в избе, где удалось сбегать на крытый двор, пока охраныши дрыхли.

Назавтра - прежнее издевательство. Однако голодовка боярышни обеспокоила Будикида. Он покинул обоз, с которым двигалась пленница, а вернулся с Иваном Котовым. Болярец был в кунтуше, длинном польском кафтане.

–  Сряда на тебе панская, - заметила Всеволожа.

–  Почему не ешь?
– спросил Котов.

–  Много ли съешь, коли по нужде не пустят?
– резко сказала пленница.

–  У, ироды!
– погрозил охранышам кулаком боярин и, взяв в повод боярышнина коня, направился к лесу. У опушки строго-настрого приказал: - Не сбеги, Евфимия Ивановна!

–  Шемяке слово дала, - сообщила она.

–  Дело не в слове, - отмахнулся боярин.
– Твой побег сейчас ни к чему. Потерпи седмицу.

Выйдя из леса, Всеволожа спросила:

–  Ради чего терпеть? Котов не ответил.

В дальнейшем он дважды, а то и трижды на день подъезжал к ней и отпускал в лес.

–  Где моя девица Раина, не знаешь ли?
– спросила она однажды, не надеясь на осведомлённость болярца, скорее стремясь разделить своё беспокойство с единственным человеком, кто обходится с ней здесь по-людски.

Каково же было её удивление, когда Котов пообещал:

–  Скоро свою девку увидишь.

В дальнейшие объяснения он не вступил, молчал, как оглохший.

У повёртки на Углич к боярышне подскакал Шемяка.

–  Ну, Фишка, прощай! Коль доведётся свидеться, будешь уже не от мира сего. Все, кто под куколем, - непогребённые мертвецы. Так что не поминай лихом! Вон, кареть ждёт, - указал он в просеку.

Там стоял запряжённый парой рыдван, по совести говоря, отслуживший век. Малаш Франик и Буйвид с Будикидом направили к нему коней, чтоб дальше охранять подопечную. Она последовала за ними, ни слова не сказав князю. Чарторыйский было приблизился, намереваясь по-кавалерски проститься,

однако Шемяка перехватил его, не допустил, внушительно уговаривая. Евфимия, сдав коня, открыла дверцу карети. Там сидел Котов.

–  Ох, боярин Иван!
– обрадовалась она.
– Рядом с тобой отлегло от сердца.

–  Что ж, посидим рядком, - осклабился тот.
– Чем в панской сряде я хуже Чарторыйского?

–  Оставь вздоры!
– нахмурилась Всеволожа.
– Скажи лучше, где Раина?

–  С надёжным провожатым, с тугой калитой на добром коне там, где надо, - осведомлённо успокоил боярин.

Какое-то время ехали молча. Евфимия отходила от долгого беспокойства о судьбе своей сенной девушки, наслаждаясь хотя бы временным обществом тайного доброжелателя, искала слова осторожно выведать, ради чего он велел потерпеть седмицу, почему обещал скорую встречу с Раиной. Сам же боярин Иван посматривал на неё нерешительно, будто вертелось нечто на языке, да остерегался высказать. Наконец вымолвил:

–  Не желаешь ли знать подробности погребения жениха своего?

Боярышня дрогнула, онемела на миг и тут же затормошила Котова:

–  Расскажи, пожалуй! Поведай все…

Боярин прикрыл тяжкой дланью дрожащую руку девушки:

–  Выслушай, ибо любовь твоя была искренней… Ты любила святого!

–  Святого, - повторила она. И тут же подняла на рассказчика изумлённые очи: - Святого?

–  С этим именем его погребли, - сказал Котов.
– Тебя князь Константин увёз - Царствие ему Небесное!
– его же, твоего жениха, по отпевании положили в колоду и осмолили, дабы отвезти на Москву, в собор Архангела Михаила, где покоятся лица его достоинства. Везли на носилках, дважды сронили. Когда ж по прибытии рассекли колоду, мнили обрести кости. Ведь двадцать три дни прошло. А тело и чрез сие время оказалось живым, без знаков тления, без синеты…

–  Господи!
– воскликнула Всеволожа, закрывая лицо руками.

Боярин гладил её склонённую голову. Потом, чтобы успокоить и отвлечь, спросил:

–  Как мыслишь, сызнова падёт Москва? Боярышня не ответила.

–  Как пред Юрием Дмитричем, пред сыном его падёт?
– выводил Котов свою собеседницу из безмолвия.

–  Перед Улу-Махметом не пала, перед Шемякою - и подавно, - откликнулась Всеволожа.

–  Улу-Махмет - сила!
– поднял перст боярин. Евфимия исподволь увлеклась беседой:

–  Бывший царь хитростью одержал под Белёвом верх. Ему ль было осаждать Москву?

–  Э!
– возразил Котов.
– Бывший царь Ордынский ныне Казанский царь! Из Белёва через мордву всунулся в Булгарию. Есть там древний Саинов Юрт. Мы опустошили когда-то. Сорок лет простоял в развалинах. В нескольких хижинах укрывалось несколько бедняков. Махмет близ руин воздвиг крепость новую, наименовал Казанью, дал убежище булгарам, черемисам, моголам. Споро наполнил Казань людьми. Беженцы Золотой Орды, Астрахани, Азова, Тавриды приняли его царём. Новое царство Казанское приводит теперь нас в трепет.