Ослепительный нож
Шрифт:
И все позвали в голос:
– Амма, выйди!
В чёрном проёме отворенной двери возникла женщина, простоволосая, в такой же долгополой белой приволоке, как у молодых сестёр. Боярышня, завидев, отшатнулась, не поверила глазам.
Перед ней была не кто иная, как Акилина свет Гавриловна, боярыня Мамонша… Вот так амма Гнева!
5
–
– воскликнула хозяйка кельи и сверкнула взором на недавних ликовниц, - Кто её привёл?
Фотинья подошла, сбросила приволоку, оставшись в краткополой льняной срачице, стала на колена, опустив главу, уронив волосы долу. Словно на закланье предала себя.
– Винюсь…
Дебелейшая из сестриц и, видно, старшая летами выступила следом:
– Мы все винимся, амма Гнева. Уж так хотелось поиграть с названой твоей дщерью! Тинка предложила, никто не супротивничал. Порушили наказ по нашему зелёному дрию.
Молчание отяготило всю поляну. Нечаянная гостья не могла ещё в себя прийти. Обиду выражал взор аммы Гневы, устремлённый на двенадцать дев. Потом она сказала ломким голосом:
– Офимушка, свидетель Бог, я не хотела этого.
– Чего?
– Евфимия не понимала.
Расстроенная женщина сошла с крыльца, приблизилась.
– Теперь я пред тобой совсем иная. Ох, ведал бы Иван Димитрич, не доверил бы тебя лесной колдунье!
– Ты… - Евфимия невольно отступила.
– Ты… колдунья?.. Акилинушка!
– Тех, кто занимается, чем мы, в народе так зовут, - грустно сказала амма Гнева.
– А чем вы занимаетесь?
– Боярышня уже догадывалась, да захотела вызнать больше.
Хозяйка сказочной избы всех пригласила:
– Взойдемте. Моё питье, наверно, уж доспело. Надобно взглянуть… А ты, - склонилась к Тинке, - с тобой мы после поаркаемся.
– Зачем аркаться?
– поднялась ослушница.
– Назначь мне наказанье по достою. Я приму.
В натопленной избушке теплынь размаривала. На горячих угольях парил горшок. Все за столом не разместились, расселись, кто на лавках, кто на сундуках, а кто и на полатях, свесив голые ступни.
– Налей нам взвару, Агафоклия, - попросила амма Гнева ту, старшую, что заступилась за Фотинью.
– Уж сделано, так сделано. Теперь задача: перевернуть худое на добро.
Взвар был и душист, и горек. Евфимия невольно сморщилась.
– Пей, - поощрила амма Гнева, - Напиток сей не усладит, зато добавит сил.
Девицы присмирели. Ждали, о чём гостья спросит, что хозяйка скажет.
– За худо не сочти наше уединённое сестричество, - нарушила молчание боярыня-колдунья, - Кто бы осудил, а мы-то знаем: при конце света на статьнем необинном судилище нас Бог не осудит. Хотя бежим мирской суеты не в монастыре, а в лесной трущобе, не ради молитв, а для тайной науки. Знания наши на пользу миру. Вот возьми Гориславу. Она поборает боль…
Льнокудрая смуглянка извлекла из очага красный уголь, подержала его в длинных тонких пальцах
– А Богумила сквозь стенку видит.
– Амма вынула из связки пару лучин, взлезла на полати, пригласила: - Офима, полезай ко мне, - Положила лучинку поперёк другой.
– Богумила, как драночки лежат?
Самая невзрачная из сестёр, похожая на девку-чернавку, напряглась, подумала, ответила:
– Крестом сложены.
– А теперь?
– спросила Гнева, сложив лучинки одну подле другой.
Богумила молвила:
– Рядком.
– А сейчас?
– не уставала пытать Гнева.
– Уголком на попа поставлены, - прозвенел голос Богумилы.
Гнева спустилась вниз.
– Твой черёд, Полактия, - она взглянула на самую молчаливую деву с восковым невыразительным лицом.
Полактия уставилась на Евфимию. И долгое время все сидели не шелохнувшись.
– Офимушка, подай скляницу с поставца, - попросила амма.
Боярышня вознамерилась резво вскочить, дёрнулась и осталась на месте. Не повиновались ни ноги, ни руки. Чудно было чувствовать себя скованной. Разомкнула уста, а голоса своего не услышала. Полактия отвела взор. Евфимия со слабостью поднялась, медленно протянула хозяйке снадобицу с толчёной травкой.
– Более не хочу, - жалобно попросила она.
– Сестрички, не пора ли дать покой гостье?
– полуспросила, полуприказала хозяйка.
– А Генефа у нас завзятая лицеведка, - объявила Горислава, тряхнув льняными кудряшками.
– Будет, будет, - поторопила амма свою девичью ватагу.
– Всего в одночасье не представишь.
– Что значит лицеведка?
– полюбопытствовала боярышня.
– По лицу нрав человека определяет, - уже несмело объяснила Горислава, - Узнаёт свойства души и сердца.
– Скажи на милость! Как же это можно определить?
– обратилась Евфимия к той, на которую посмотрели все.
Русоволосая красавица, чью безупречную внешность портил лишь тонкий розовый след от шрама через весь лоб, понурилась и сказала тихо:
– По выражению, по очертанию… Затрудняюсь пояснить точно. Ощущения словам не подвластны.
боярышня.
Генефа нехотя подняла глаза и пристально всмотрелась в гостью. Все ждали. Лишь амма Гнева сделала нетерпеливое движение.
– Мужественна… Упряма, - стала ронять Генефа слово за словом, - Своемудра и своенравна… Верна…
– Довольно, - остановила боярыня Мамонова, - Ты лучше нрав чей-либо из вас назови, ну вот хоть бы Фотиньин.
Генефа перевела очи на Фотинью.
– Почему я?
– возмутилась Тинка.
Её возмущение прозвучало втуне. Все терпеливо ждали.
– Предательница, - робко обронила ведалица, как бы испугавшись своего приговора.
– Это ли мне кара за ослушание, амма Гнева?
– с вызовом спросила Тинка, присовокупив; - Обидеться запрещено?
– С чего ты заключила, что Фотиния способна на предательство?
– спросила ведалицу боярышня.