Ослепительный нож
Шрифт:
– С чего?
– к себе же обратилась с удивлением Генефа, - Ну, разве вот… или, сказать вернее вид у неё птичий.
Изба, как щебетом, наполнилась девичьим общим смехом.
Фотинья резко вышла.
– Пойдемте-ка к себе, сестрички, - поднялась Полактия.
За нею встали Горислава с Богумилой и другие. Осталась только Агафоклия, самая старшая.
– Куда они пошли?
– спросила гостья.
– В свой терем, - объяснила амма Гнева.
– У них такая же изба поодаль.
– А пищу где берете?
– Сестрицы зеляньицу кушают. Мясное, рыбное здесь не в заводе, - стала рассказывать боярыня. Сама она за трапезой у Всеволожей никогда скоромного не ела, даже рыбу в пост не потребляла. Евфимия сочла свою наставницу великой постницей. Теперь узнала истину… Хозяйка же продолжила: - Всю зелень добываем сами. Овощи выращиваем, грибы и ягоды в лесу сбираем, заготавливаем. Живём в доволе.
– А как же… - Евфимия смутилась.
– Как же вы тут одиночествуете? Сестрицы-то на выданье…
– Э, маточка!
– дебелейшая Агафоклия откликнулась добрейшим басом.
– Мы все тут засидухи. О мужьях не помышляем. Ни белил на ликах, ни колтков в ушах. Плотским радостям не радуемся.
– Ну чем не монастырь?
– с улыбкой поддержала амма Гнева, - Я среди них - единственное существо мирское. Однако же нечасто здесь бываю. Без меня всем правит Агафоклия.
– И управляешься с такими озорницами?
– не уставала удивляться гостья, обернувшись к Агафоклии, - Как их приводишь в ум?
– А я их всяческими образы, - пробасила истая девчища, - овогда ласканием, а овогда и мук грозением умы их колеблю.
– И все, как на подбор, кудесницы?
– спросила гостья амму Гневу.
– Нет, - отвечала та.
– Помимо Богумилы, Гориславы, Генефы и Полактии, коих ты испытывала, Калиса может нечувствительно все немощи из тела извлекать руками. Власта читает мысли. А Милана, Платонида и Раина учатся ещё. Задатков много, мало внутреннего делания.
Евфимия полюбопытствовала:
– Что есть внутреннее делание?
Амма Гнева призадумалась.
– Коротко не скажешь. Чудо, заключённое в душе, по первой прихоти не явится. Его надо призвать. Сегодня ты увидела ликующих сестёр. А в иной час пришла бы в изумление: рассядутся далеко порознь, молчат сычами, уставясь в точку. Окаменели, да и только.
– А в Фотинии заключено какое чудо?
– спросила гостья.
Амма Гнева отмахнулась. Агафоклия ответила:
– Фотинья выявляет своё чудо, да никак ещё не выявит. Зато дерётся яростнее рыси. Сильнейшая из учениц Бонеди!
– Бонедя… здесь?
– Евфимия вскочила с сундука.
Боярыня-пестунья обняла её успокоительно.
– Была здесь прежде. Наша прозорливица Янина
– Какие книги отреченные?
– не поняла Евфимия.
– Ну, запрещённые митрополитом и князьями, - вздохнула амма Гнева, - те, что в сундуке лежат, с которого ты поднялась.
Она откинула окованную бронзой крышку, и поражённая боярышня узрела позеленевшие застёжки переплётов, бурый пергамент свитков.
– Дозволь одним глазком взглянуть?
– Гляди двумя, - присела с ней у сундука хозяйка.
– «Тайная тайных», - шёпотом прочла Евфимия.
– Это Аристотелевы мысли, - пояснила амма Гнева.
– Ими греческий мудрец воспитывал героя Македонского. Иные называют его труд Аристотелевыми вратами.
– «Добропрохладный ветроград», - прочла Евфимия.
– Лечебник травный для лекарок, - отложила книгу амма Гнева.
Боярышня тихонько развернула древний свиток и прочитала непонятный заголовок по складам:
– «Раф-ли»…
Амма свернула свиток.
– Тут разом не постигнешь. Гадание по чёрточкам и точкам.
– А, - извлекла большую книгу гостья, - это мне знакомо понаслышке: «Шестокрыл».
– Да, здесь гадание по звёздам, - перебрала хозяйка жёлтые листы.
– Мой Андрей Дмитрич увлекается.
– А вот страшное названье: «Трепетник», - вопросительно уставилась на амму Всеволожа.
Гнева убрала книгу.
– Это я гадаю по дрожанью мышц, по зуду в разных частях тела, по ушному звону…
– А «Лопаточники» что такое?
Книга была тут же отнята, сундук закрыт.
– Негоже непосвящённой проникать в такие дебри, - заключила разговор боярыня-колдунья.
– В чём тайна этой книги?
– не сдавалась цепкая Евфимия.
– В лопатках убитого скота, - кратко пояснила Гнева, - Волхвование такое.
Евфимия сообразила, что, допустив её до отреченных книг, Мамонша спохватилась и теперь сердилась на себя. Пришла пора переменить беседу.
– Напрасно, Акилинушка, боишься за мою судьбу, - промолвила боярышня.
– Не превозмогут козни злой Витовтовны сердечных чувств Василиуса. Он посулил взять меня в жены. Велел ждать.
Тут Агафоклия, не умудрённая книжной премудрости, а потому сидевшая в сторонке, как бы отсутствуя, вдруг подала голос:
– Посулённого ждут год, а суженого до веку.