Ослепительный нож
Шрифт:
– Передай, - медленно выговорила боярыня.
– Молюсь Архангелу Михаилу: взял бы раба Божия Андрея из рук врагов его, от лиха, от зла человека, ото всякие порчи и соблюл в бедах, в скорбях, в печалях…
– Выдь, выдь… Пора!
– тянул за рукав тюремщик.
Провёл к началу прохода, отпер первую дверь. Евфимия насчитала девяносто шагов. Всего в девяноста шагах друг от дружки жена и муж, а будто бы в девяноста поприщах!
– Милушка!
– сразу узнал вошедшую Андрей Дмитрич.
– Ожидал, что придёшь. Видел сон… Слушай, запоминай, - извлёк он
– Нас замыслили сожещи. Раздели это надвое. Одну часть исхитрись вложить в мой костёр, другую же - в Акилинушкин. Только допрежь огня. Главное, чтоб допрежь огня!
– Мученик, Андрей Дмитрич, куда тебя ввергли!
– негодовала боярышня, пряча узелок в рукаве.
– Отдан за приставы, посажен за караул, - как бы винясь, сообщил боярин.
– Положишь допрежь огня, - повторил внушительно.
– Это… это… как тебе объяснить? Видишь ли, сила в нас - огонь Духа. Духовно мы - в трёх мирах, взаимодействующих друг с другом…
– Не в измогу тебе здесь!
– сочувствовала Всеволожа всем сердцем.
– Не в измогу быть в казни от князя Ивана Андреича, - отвечал Мамон.
– Уж так я его любил!
– и продолжил: - Мир, в коем мы обитаем, вещественный, рукотворческий. За ним следует - мыслетворческий, тонкий. А самый высший - мир огненный, духотворческий…
– Выдь, женщина. Время выйти, - стал тюремщик меж Всеволожей и узником.
– Бог с тобой, Андрей Дмитрич! Не сомневайся во мне, - успела она сказать.
Наверху ждал Яропка, проводил до рыдвана, захлопнул дверцу. Сидела во тьме, представляя, что так же сидят Мамоны, только без тряски. А вот уже перестало трясти. Дверца расхлобыстнулась. Светыч озарял провожатого, ворота княжого дома.
– Куда тебя? На хозяйский верх?
– недоумевал Яропка, не получивший на сей счёт указаний от господина.
В противоположности от ворот она увидела улицу, по которой шла на смыках в узилище. Не то чтобы видела, скорее угадывала во тьме. Ни слова не говоря, устремилась к ней. Улица была пуста.
Парень не догонял, даже не окликал. Баба - с возу!..
Теперь занимала мысль: найти дом Олёницы. Фотинья провожала до прямого пути к терему Можайского. Как назад - не уговорились. Заблудишься, канешь в лапах ночного татя…
– Ба-а-арышня!
– прозвучал тихий голос.
– Фотинья?
– Сколько часов жду! Без веды! От колодок спасла, не спасла от безумия.
Евфимия обняла её в благодарном порыве:
– Опасно одной в ночи!
Фотинья не торопилась высвободиться.
– Не одна. С оружием.
– Ведаешь ли, Кузьма Кувыря охранял со своей медведицей покойного князя Юрия, - сообщила боярышня.
– Ведаю, - отозвалась дева. Евфимия прекратила шаг.
– Открыл давеча в бреду, - продолжала Фотинья, - задушил бывшего государя собственными руками. Привёл зверя с выгула и… И первый же объявил о смерти.
– А ты молчала!
– возмутилась боярышня.
– Утаила признанье истинного убийцы! Теперь возведут на костёр невинных!
– Сожгут не убийц, а волхвов, -
– Можайский мне сказывал: злец Шемяка ищет смерти Мамонов, как убийц своего отца.
– Ишь ты!
– удивилась Фотинья.
– В таком разе слова Кувыри всё равно не шли бы в зачёт. Ведь он тут же умер. Кому поверят? Тебе? Ещё хуже - мне?
Всеволожа примолкла. Фотинья была права.
– Ба-а-арышня, поспеши, - поторопила она.
– Ближе к свету - самый час для татьбы.
Молча дошли до избы Олёницы. Пробрались к своим лежбищам: Евфимия - на голбец, Фотинья - на лавку. Сон охватил без снов. Замелькало только что пережитое и исчезло…
С утра Всеволожа терзала разум: как вызволить из огня невинных? Фотинья сидела у растворенной оконницы, кутаясь в чёрный плат. Как монашка, давшая строгий обет молчания. Единожды лишь откликнулась.
– Сколь крепко было ваше сестричество!
– обратилась к деве боярышня.
– Сколь необоримо оно могло стать перед бурей! Отчего буря сломила вас?
Бывшая лесная сестра обернулась к бывшей подруге:
– Сломила… Только не извне - изнутри. Раскоторовались - разрушились. Помнишь, ты бежала от нас из леса? Удалилась и амма Гнева. Не нашла сил помочь… Вот мы и сожжены.
«Ты-то не сожжена», - глубоко спрятала упрёк Всеволожа.
Словно услыхав, Фотинья ответила:
– Я ли перед тобой? Призрак во плоти! Дух сгорел…
Снова боярышня погрузилась в поиск: как спасти осуждённых? Требовался большой заступник. Властью ли, силой ли могущий разметать неправый костёр. В ком сила и власть? Все далече. Василиус - без державы и скипетра. Юрий Патрикеич - без войска…
Ещё день минул в бесплодных мыслях.
Фотинья собралась в Москву пешей. Отговоры не помогали. Удалось удержать упрямицу мольбой не оставлять свою «ба-арышню». Дева вновь села у окна. Чёрный двор, полный кур, свиней, обдавал тяжким неблаговонием.
К кому припасть? К чьим стопам? Василий Ярославич Боровский за литовской границей, в Брянске. Ряполовские с Оболенскими невесть где. Названый митрополит Иона? Евфимия вспомнила споры с его участием, когда решалась участь детей Василиуса. И… вздохнула: рязанский владыка вряд ли знает можайских бояр, да ещё волхвов!.. Осенила мысль: Софья! Бывшая княжна Заозёрская, нынешняя великая княгиня! Немногое может противу властодержавца мужа, а какая-никакая заступница!
Боярышня поднялась. Только бы успеть! Ей вневеды, много ли отпущено времени.
Пампушка Олёница вернулась из торговых рядов. Объявила с порога:
– Бирючи на стогнах кричат: повечер колдунов сожгут, мужа и жену! Мостники на Торгу установили столбы и рундук для князя. Старая княгиня Аграфена - литвинка, слышно, не явится поглядеть. Страшится!
По ногам Всеволожи косой ударили. Упала на лавку.
Олёница отпаивала парным молоком дневной дойки. Успеть бы выполнить завещанье Андрея Дмитрича! В узелке был серебристо-коричневый порошок. Медный или медно-свинцовый. А лёгкий! Надвое поделила, спрятала в рукавах.