Основы человечности для чайников
Шрифт:
Ну а что? Удобно же, когда хвостовую погремушку за шуршанием целофана не слышно: можно с комфортом подстерегать жертву, приманивать запахом котлет, а потом кусать за нос.
За нос Людвига, конечно, никто не укусил, но лицо у него на секунду стало такое, как будто очень даже укусили.
— Только не говори, что ты вегетарианец, — буркнула Ксюха.
И задумалась, бывают ли вообще собаки-вегетарианцы.
Ну, если теория о том, что хромая собака и есть этот колдун-неудачник, — не последствия разыгравшейся фантазии… А как проверить-то?
—
— Нам обоим, я тоже голодная. Но тебе больше. Ты сколько не ел-то вообще?
— Не знаю. Там же ни окон, ни часов, ничего нет. Вот я и… Спасибо!
— Да ты бери, бери, не стесняйся. Извини, что холодное, но там ещё чай горячий в термосе, с ним должно быть нормально. Или пошли домой, там поешь.
До дома Людвиг терпеть не стал, всё-таки залез в пакет обеими руками и чуть ли не с головой, неловко вскрыл контейнер и вгрызся в котлету. И сразу же потянулся за второй. Кажется, первую он проглотил целиком.
— Не торопись, жуй нормально, — велела Ксюха. — Никто у тебя еду не отберёт. Ну, по крайней мере, я не отберу. Так что лучше потихоньку. А то говорят, что если долго голодать, а потом резко объесться, то вообще умереть можно.
— Я живучий, — отмахнулся Людвиг, но скорость всё же убавил и челюстями задвигал. — И я не долго. Наверное. Может, пару дней.
— А как же ты на встречу не опоздал, если в Доме часов нет?
— Да я уже давно тут сижу.
— В кедах?
— В кедах… А что?
— А ну быстро пошли греться! — Ксюха вскочила с лавочки, как будто для того, чтобы переместиться в Дом, нужно было действительно куда-то идти. Впрочем, встать в любом случае не помешало бы.
Людвиг с сожалением положил обратно в контейнер третью котлету и бережно захлопнул крышку.
— А салфетка есть?
— Там же, в пакете.
— Ксю, ты сокровище!
— Сокровище твоё тоже в пакете.
— Ты вскрыла коробку?
— Вскрыла, — не стала врать Ксюха. — Хотела убедиться, что нашла именно твой клад, а не какую-то постороннюю жестянку. Но я ничего оттуда не брала, честно. Можешь пересчитать.
— Думаешь, я помню, сколько и чего там точно было? — Людвиг вытер жирные руки, швырнул салфетку в ближайшую урну и медленно, с заметным трудом поднялся. Нормально опираться на правую ногу он всё ещё не рисковал. — Пошли домой.
— Пошли домой, — повторила Ксюха, протягивая ладонь.
Кажется, она уже начала привыкать к перемещениям.
В Доме ничего не изменилось. По крайней мере, на первый взгляд.
Новые двери не отросли, окна не прорезались, шкаф из стены не вылупился.
Ксюха скинула куртку на кресло и подсела ближе к камину. В нём потрескивали те же дрова, что и вчера, дым послушно уходил в трубу, которая никуда не вела, а искры иногда взмывали в воздух, но никогда не падали на пол. Но от огня шло совершенно настоящее, живое тепло, и комната в отблесках пламени казалась уютной и почти родной.
Это было странно.
Но Ксюха совершенно точно знала, что может вот так кидать куртку на кресло, а сумку — на куртку, может сидеть на шкуре возле камина, может даже заснуть здесь, если захочет. А если не захочет — может заснуть не здесь, а на кровати. Потому что у неё есть кровать. Потому что Дом сделал ей кровать.
За все пятнадцать лет своей жизни Ксюха спала на кровати только в гостиницах, когда ездила с бабушкой в отпуск. Наверное, это были не самые лучшие гостиницы и не самые лучшие кровати, но всё же не старый продавленный диван, стоящий дома.
Но это были чужие кровати.
На чужой кровати нельзя было свить гнездо из одеял и оставить его в таком виде на весь день, потому что бабушка сразу начинала ворчать: «Заправь постель немедленно! Что люди подумают?!»
Люди — горничные — вряд ли думали что-то особенное. Убираться в номере и приводить в порядок кровати было, вообще-то, их работой.
И Ксюха же не делала ничего плохого: не била стаканы, не пачкала полотенца, не прожигала столешницу. Она просто хотела спрятать под одеялом немножко сонного тепла, чтобы вечером нырнуть в это тепло, а не в идеальную, без единой морщинки, постель.
А здесь (дома? в Доме?) никто бы слова не сказал на все Ксюхины выкрутасы с одеялами. Почему-то она была абсолютно в этом уверена.
Но ещё больше она была уверена в том, что на ночь всё равно придётся вернуться в тот дом, который с маленькой буквы. Потому что бабушка. Потому что так положено. Потому что… ну… она же не вся в мать, а только немножко. Генетически.
Людвиг прохромал к своей двери (к той, за которую заглядывать было нельзя), пошуршал немного в комнате и вернулся с жестяной миской. Ксюха такие только по телевизору видела — в старых советских фильмах про ответственных советских работников, изредка заходящих в огромные советские столовые.
В миску как раз поместились остатки котлет и макарон, а сама миска отправилась в камин и встала там поверх дров.
— Не подгорит? — на всякий случай уточнила Ксюха.
— Не успеет. — Людвиг вытряхнул из пакета термос, салфетки и единственную вилку. И коробку с сокровищами, на всякий случай завёрнутую отдельно, чтобы ничего не выпало.
Вилке внимания досталось больше, чем коробке. Людвиг осторожно покрутил её в руках, внимательно изучил узор, потыкал пальцем в тупые зубцы. Вздохнул.
— Что? — не поняла Ксюха.
— Да ничего, отвык просто.
— Тебе в этой вашей магической тюрьме вилок, что ли, не давали? А есть как же?
— Ложкой. Или руками. Как повезёт. С вилкой, наверное, проще было бы.
У Ксюхи возникло стойкое ощущение, что последнее предложение относилось не к еде. А к чему тогда? Что было бы проще? Заколоть охранника? Нацарапать на стене завещание? Играть на зубцах, как на губной гармошке? Охотиться на тюремных тараканов?