Особенная дружба | Странная дружба

Peyrefitte Roger

Жорж, разворачиваясь после передачи воды, бросил взгляд вниз на зал церкви и его заветное желание осуществилось: Александр увидел его и улыбнулся. Он будет наблюдать за появлениями Жоржа над балюстрадой, как он сам когда–то наблюдал, только за другой галереей. Жорж больше не чувствовал себя в каком–то мистическом состоянии. Он вернулся к своим обязанностям, полным равнодушия к вопросам о сверхъестественном. Он снова обрёл свою истинную веру: веру в свою дружбу. И не только из–за ощущения высоты, связанного с его присутствием в галерее, позволявшим смотреть свысока на весь колледж. Это был его тайный триумф, более весомый, чем обещал ему Отец де

Треннес. Он стал отверженным, жившим за пределами дисциплины Отцов, за пределами дисциплины колледжа и, во время каникул, за пределами своей собственной семьи. Несмотря на загадочную улыбку воспитателя, когда накануне вечером Жорж покидал студию, тот, благодарение Богу, не обратился к теме Александра этой ночью. И теперь, в качестве поощрения, Жорж получил другую улыбку в этой же самой церкви.

Имя Святого Панкратия сейчас напоминало ему песню «Cвадьба дочери президента Фальера». Три строчки из неё крутились в уме, так как праздник начала февраля — день Святого Игнатия — подарил ему Александра:

Дед Игнатий

Кузен Панкратион

Дядя Целестин

Жорж обратился к страницам своего молитвенника, чтобы посмотреть, фигурирует ли в нём Святой Целестин. Он наличествовал, и его день был довольно близок — 19 мая. Вскоре, однако, песня перестала звучать.

Подошёл момент причастия. Жорж снова почувствовал изменение настроения. Священник попросил «слово, которое исцеляет» и его священнический статус давал ему право на его получение. Действо, которое он выполнял, не могло быть пародией. Он медленно развернулся к Жоржу и Люсьену, которые заняли свои места, встав рядом друг с другом. С дароносицей в руке, он взглянул в сторону, в направлении Александра. И поднял сияющую облатку, блистающую на фоне красной ризы, которая сама располагалась между серебряными алтарными вазами.

Вечером следующего дня только одному Жоржу была оказана честь быть разбуженным, но на этот раз обошлось без цветов; он был разбужен светом фонарика. Вероятно, Отец спародировал одну из Мудрых дев [Притча о десяти девах — одна из притч Иисуса Христа, приводимая в Евангелии от Матфея] с её светильником. Он уже сидел рядом Жоржем, который сразу оценил невозможность побудки Люсьена, несмотря на соглашение между ними. Отец де Треннес произнёс:

— Мне очень нравится миг, когда вы просыпаетесь. Прекрасные моргания глаз, небольшая гримаса раздражения, и одна щека краснее другой — та, на которой ты спал. Более того, благодаря чудесному искусству парикмахера, волосы почти так же аккуратны, как будто только что причесаны. Выделяется только твой белокурый локон, от которого днём виден один кончик; выходит наружу, словно вдохнуть свежего воздуха.

Отец де Треннес снова включил свой фонарик, для того, чтобы ещё раз взглянуть на подобный интересный феномен. Именно в этот самый день, когда это случилось, Жорж на перемене, ускользал для того, чтобы восстановить белизну этой обособленной пряди волос химикатом, которой он прятал в своём туалетном шкафчике.

— Чему, — спросил отец, — ты обязан уникальной белизной одного из локонов своих волос?

В раздражении, Жорж кратко пересказал историю о несчастном случае с шампунем.

— Я думаю, — сказал Отец де Треннес, — что нам следует восстановить естественный цвет. Это единственный локон, который ты обесцветил?

— Да, — ответил Жорж.

— Там, в твоём бумажнике, имеется прядь того же

самого цвета, которую ты, по всей видимости, хранишь с особой заботой. Я полагал, что это твои собственные волосы. Однако, похоже, что это реликвия с какой–то другой светлой головы?

Жорж резко сел.

— Что?! — воскликнул он. — Вы осмелились заглянуть в мой бумажник?

Собственное бессилие вызвало у него отчаяние, однако он поборол возмущение. Его голова упала на подушку, а глаза наполнились слезами. Его коварно перехитрили, и теперь он видел себя и Александра в качестве узников священника. Два друга избавились от настоятеля и Отца Лозона только для того, чтобы попасть в его руки.

Священник с нежностью погладил лоб Жоржа.

— Ты не должен так плакать, глупый ребенок! — прошептал он. — Я бы не стал таким несдержанным, если ты был бы менее скрытным, и не надо таить на меня злобу. А я не сержусь на тебя. Разве я не поздравлял тебя с тем, что ты преуспел, храня свою интригу в тайне? С этого момента у тебя нет причин скрывать что–либо от меня. Если ты ещё не понял — все, что я могу узнать от тебя, останется строго между нами, и я настаиваю на знании всего не для того, чтобы наказывать вас, а для того, чтобы просвещать. Говорю тебе еще раз — вы окружены тысячами опасностей и даже не осознаёте этого. Вот почему вы должны быть начеку. Я очарован вашей чистотой, как в псалме «И возжелает Царь красоты твоей»[Psalm 45:11]. А чистота является красотой ангелов. Я перефразировал это для тебя однажды ночью.

— Мы разделяем роли: ты мой ангел, я твой хранитель. Не стремись остерегаться своего хранителя. Тебе и мальчику, которого ты любишь, вовсе не следует бояться, что я превышу пределы моей власти. Я буду держать себя как Феогнид [Феогнид (Теогнид) Мегарский — древнегреческий поэт 2-й пол. VI в. до н. э. Был изгнан из родного города и скитался по разным областям Греции. Феогниду приписывается две книги под названием «Элегии». Его стихи представляли собой короткие сочинения политико–нравоучительного характера, исполняемые во время застолий. В них Феогнид обращался к мальчику по имени Кирн] по отношению к своему юному ученику Кирну — «Я пересекают валы, но не опустошаю город».

— Если бы я был более самонадеянным, то должен был сравнивать себя с известными и славными служителями Божьими, такими как Святой Ромуальд [Святой Ромуальд, 951–1027, католический святой, монах, основатель конгрегации камальдулов.] или Святой Иоанн из Квенти, которые соблазнились определенными яствами посреди их аскезы, и это заставило их понять, что они могут созерцать их еще более алчно, прежде чем совсем от них откажутся. Они распространили Стоическое предписание — «Какой бы страстной не была твоя жажда, утоляй не больше, чем промочить горло». Я в состоянии переносить собственные голод и жажду.

Поднявшись, священник достал из кармана небольшой пакет. Он произнёс:

— Для ваших четверговых вечеров, немного сигарет. Они заставят тебя подумать обо мне. Они лучше, чем местные. Я купил их в Египте.

Жоржу хотел бросить его египетские сигареты ему в лицо. Что именно интересовало этого человека в Александре? Его непорочность или красота? Что он пытался выяснить и как далеко зайдёт его расследование? Как и настоятель, он шарил в чужих бумажниках и утверждал, что никто не должен иметь от него никаких секретов. Какая удача, что он оставил те записки дома, те самые записки от Александра, которые, совсем недавно, он, несмотря ни на что, так стремился захватить с собой.