Особое задание
Шрифт:
Вечером 24 декабря машина благополучно миновала заставу и выехала на Большую Гражданскую.
Город был затемнен. Медленно падал редкий колючий снежок. По Большой Гражданской, горланя, шли немецкие солдаты. Когда "мерседес" проезжал мимо офицерского ресторана, из которого доносились музыка и пьяные крики, Готвальд повернулся к сидевшему рядом с ним Алексею и шепнул:
– Вот бы куда швырнуть подарочек...
Алексей ничего не ответил.
Показалась серая трехэтажная коробка центральной тюрьмы. Мрачно и как бы недоверчиво выглядывала она из-за высокой
Готвальд свернул в переулок.
Трое в машине молчали. Каждый, видимо, думал об одном и том же: кем окажется Василий Ворчук - патриотом или предателем?
Когда к Василию Ворчуку подошла Софья Львовна и попросила передать записку заключенному Лещевскому, с губ его сорвалось "нет" прежде, чем он успел как следует все обдумать. Ворчук знал, что Ивашева работает в комендатуре, где он ее видел, когда заходил исправлять замки. Слишком свежи были в его памяти колючая проволока концлагеря, спертый, удушливый воздух бараков, мертвенно-серые, с запавшими глазами лица товарищей, короткие очереди в лесу - там расстреливали тех, кто уже не мог передвигаться. Если эта женщина - провокатор, не избежать ему возвращения в один из этих бараков, а могут и сразу прикончить.
Еще в лагере Ворчук решил во что бы то ни стало выжить и вырваться на волю. Он прикинулся робким, исполнительным, безответным. И этому волевому и очень собранному и целеустремленному человеку удалось маской раболепия обмануть лагерное начальство.
Выйдя на свободу, Ворчук контролировал каждое свое слово, каждый свой шаг, боялся случайных знакомств, избегал людей. Но имя заключенного и номер камеры, которые назвала эта красивая, хорошо одетая женщина, запомнились Ворчуку. Он считал Ивашеву продавшейся немцам, тем более что за последнее время с ней произошла разительная перемена. Она заменила ватник и серый платок на изящную одежду, привезенную из Берлина, выглядела самоуверенной и довольной, а между тем Ворчук знал, что немцы расправились с ее дочерью. Чем же могли убийцы приманить несчастную мать? Как она могла забыть о своей потере? Тут было что-то странное и необъяснимое.
Софья Львовна, обращаясь с просьбой к Ворчуку, хорошо понимала, что он может немедленно выдать ее.
Но дни шли... Все было без изменения.
Чтобы убыстрить события, Софья Львовна через коменданта попросила прислать ей водопроводчика - проверить отопление в канцелярии, где она работала.
Как всегда, прислали Ворчука, и Софья Львовна выбрав подходящую минуту, вновь заговорила с ним о Лещевском.
Ворчук, энергично орудуя гаечным ключом, прошептал:
– Помогу.
...Проходя как-то по коридору тюрьмы, Ворчук заглянул в дверной глазок одной камеры. На грязном полу лежал парень в драной, окровавленной одежде.
Хотя лицо избитого трудно было рассмотреть, Ворчук знал, что этому "важному преступнику" - так называло его тюремное начальство - всего лишь двадцать пять лет.
Ворчуку стало стыдно. И на фронте и здесь, в тылу, его однолетки сражаются с фашистами, а он, здоровый и сильный человек, русский рабочий, боится каждого шороха, сидит затаившись и обслуживает
И что-то перевернулось в душе Василия. Исчез страх, на смену ему пришла решимость действовать! Вот почему он совсем иначе отнесся к вторичной просьбе Ивашевой.
Софья Львовна, заметив перемену в настроении Ворчука, решила идти напролом - будь что будет! Она сказала, что долг Ворчука помочь заключенным бежать.
Ивашева назвала номера камер, которые он должен был открыть. А на следующий день к нему на квартиру пришел его знакомый Петр Головин, работавший у фашистов в оружейных мастерских. Ворчук и раньше догадывался, что Петр связан с подпольщиками, и поэтому старательно его избегал. На этот раз он пустил Головина в свою комнату. А тот принес ему два браунинга и несколько магазинов к ним.
Они заперлись, и Головин подробно объяснил Ворчуку, что последний должен был сделать...
Вечером в сочельник Ворчук появился в тюрьме, как обычно, с маленьким фанерным чемоданчиком, в котором лежали молоток, набор гаечных ключей и плоскогубцы, - нехитрый набор инструментов, слесаря-водопроводчика. Только на этот раз под инструментами были спрятаны тщательно обернутые засаленной ветошью два пистолета. Из карманов пальто выглядывали две бутылки самогонки.
– Ты куда?
– остановил его у проходной полицейский.
Стараясь держаться как можно спокойней, Ворчук объяснил: наверху лопнула труба, приказано починить.
Однако, пока происходил этот разговор, слесарь заметил, что тюрьма сегодня охраняется менее тщательно:
у ворот вместо сильного наряда полиции мерзло всего три человека. Все шло как по маслу: именно на это и рассчитывали подпольщики, выбрав для побега канун рождества...
В узком, слабо освещенном тюремном коридоре ударил в ноздри отвратительный запах: воняло хлорной известью, крысами и парашей. Обитые жестью дубовые двери камер были крепко, как всегда, заперты на засовы.
На мгновение у Ворчука мелькнула мысль, что задуманное освобождение арестованных неосуществимо и весь план обречен на неудачу: слишком крепки засовы, слишком высоки стены.
Но Василий поспешил отогнать эту мысль и вошел в дежурку.
За деревянным столом сидели трое охранников. Они уже были навеселе: распаренные лица, расстегнутые вороты мундиров, глаза выжидательно уставились на вошедшего. На столе бутылки, открытые банки консервов, на плите шипящая сковородка - жарится яичница.
Собрав все свои познания в немецком языке - а он поднаторел в нем и в лагере, и на службе в комендатуре, - Ворчук поздравил тюремщиков с праздником и пожелал веселого рождества.
Он спокойно раскрыл сундучок и проверил, все ли на месте: молоток, ключи, плоскогубцы, - и объяснил, что наверху лопнула труба.
Захмелевшие фашисты не проявили к нему особого интереса - этого слесаря они здесь видели часто и привыкли к нему.
Наверху, в комнате полицаев, тоже шла гулянка.
Здесь Василия встретили более гостеприимно, поскольку оба полицейских были еще не настолько пьяны, чтобы не заметить торчавших у слесаря из карманов бутылок с самогоном.