Особые отношения (Не покидай меня)

Кеннеди Дуглас

Итак, я получила добро на поездку от врача, обеспечила пригляд за ребенком и через два дня уже летела в Бостон. В аэропорту меня ожидал сюрприз: выяснилось, что Тони оплатил для меня место в бизнес-классе. Пройдя регистрацию, я позвонила ему. «Ты с ума сошел… Я это говорю в самом лучшем смысле!»

— Тебе не понравилось?

— Конечно, понравилось, очень. Только я подумать боюсь, сколько это стоило.

— Не так уж дорого на самом деле. Всего на три сотни больше, чем в эконом-классе.

— Все равно, такие деньжищи!..

— Ты еще только выздоравливаешь, столько пришлось пережить… а в ближайшие несколько дней тебе нужно быть в хорошей форме.

Ты же должна быть опорой для Сэнди.

— Я так тебе благодарна.

— Не нужно. Это меньшее, что я мог…

— Не то его потянули прочь от телефона, не то внезапно горло перехватило.

— Тони, ты здесь? — спросила я.

— Прости, прости, я должен…

Снова странная тишина Вечно мой мобильник шалит.

— Слушай, я должен идти, — наконец раздался его голос.

— У тебя все в порядке?

— Все нормально… просто меня тянут на совещание, вот и все.

— Присматривай за нашим крутым парнем, — напомнила я.

— Не беспокойся. Удачной тебе поездки. Позвони, как приземлишься.

— Позвоню.

— Люблю тебя, — сказал он.

Спустя несколько часов, когда мы летели над Атлантическим океаном, меня вдруг как ударило; Тони в первый раз сказал, что любит меня, впервые с…

Знаете, я так и не сумела вспомнить, когда он в последний раз говорил мне об этом.

Следующие три дня были кошмаром. Сестра была совершенно разбита и непохожа на себя. Трое моих племянников были в растерянности и страдали, каждый по-своему. Похороны превратились в демонстрацию: в церкви Сэнди, дети и я сама сидели по одну сторону прохода, а семья Дина — на противоположной, рядом с Джинни (его возлюбленной), ее родней и множеством загорелых мускулистых парней, видимо членов клуба «Сьерра» (флагом этой организации был накрыт гроб с лежащим в нем Дином). Родители Дина после похорон немного пообщались с внуками, но все демонстративно сторонились Сэнди и ее младшей сестры, с глазами, остекленевшими от антидепрессантов и перелета в другой часовой пояс. Тот день был для нас суровым испытанием, а мне пришлось особенно худо, потому что из-за таблеток я не могла позволить себе ни капли спиртного. А тут как раз был тот редкий случай, когда выпить хотелось просто отчаянно. Я никак не могла взять в толк, почему люди не способны забыть о своих семейных распрях даже перед лицом такой страшной вещи, как внезапная смерть. Ведь гибель Дина напомнила всем нам о бренности, эфемерности бытия, о том, как все хрупко. А мы продолжаем тратить время на мелочные свары, междоусобицы, не замечая за этой возней, как уходит и без того короткая жизнь. А может, наоборот, мы придавлены интуитивным пониманием тщетности всех своих потуг, а с помощью конфликтов надеемся хоть как-то самоутвердиться? Неужто все мы до такой степени глупы и недальновидны?

Едва вернувшись домой, дети мгновенно уснули, настолько вымотал их этот день. Только после этого Сэнди рухнула на диван рядом со мной и дала себе волю. Мы обнялись, и она рыдала у меня на плече. Минут пятнадцать она буквально выла, не переводя дыхания. Наконец утихла, вытерла глаза и тихо произнесла: «Этот кретин разбил мне сердце».

В тот вечер мы просидели долго и говорили, говорили. Накануне ей позвонил адвокат Дина и сообщил, что все имущество — не бог весть какое, если не считать страховки на двести пятьдесят тысяч долларов, — тот завещал своей девушке. Это означало, что финансовое положение Сэнди, и без того не блестящее, отныне было совсем уже аховым: скромные алименты в семьсот пятьдесят долларов, которые Дин ежемесячно платил на детей,

составляли ощутимую долю семейного бюджета. Я не знала, что сказать, кроме того, что хотела бы сама быть побогаче, чтобы выписывать ей ежемесячный чек на эту сумму.

— У тебя своих проблем хватает, — оборвала она.

На этих словах — как по сигналу — позвонил Тони из Лондона. Я посмотрела на часы. В Бостоне семь вечера, в Лондоне полночь. К моему безмерному облегчению, он просто хотел узнать, как мои дела и сообщить, что с Джеком все в порядке. Мы перезванивались каждый вечер — и непременно Тони с неподдельной заботой интересовался самочувствием Сэнди и расспрашивал о моем настроении. В этот раз он еще упомянул о Ча («справляется просто прекрасно, вот только не улыбается никогда») и стал расспрашивать, как прошли похороны. Голос был сочувственный, заботливый. Обсудив детали моего прилета («закажу для тебя такси в Хитроу»), он упомянул, что завтра утром на один день уезжает в Париж. Что-то связанное с министрами иностранных дел стран Большой семерки. Но беспокоиться не о чем: Ча получила все инструкции, а он завтра же вечером вернется с последним рейсом экспресса «Евростар» и утром встретит меня дома с распростертыми объятиями.

Когда мы закончили разговор, Сэнди заметила:

— Вы, ребята, кажется, неплохо ладите.

— Да, просто поразительно, до чего хороши антидепрессанты в деле спасения пошатнувшегося брака.

— Нет, дело не в этом, сами по себе таблетки бы не справились. Признай, что в этом есть и твоя заслуга.

— В чем? В том, что вела себя как полудурок и загремела в психушку?

— Ты болела…

— Мне об этом все время твердят.

— И самое худшее уже позади.

— Об этом я тоже слышала.

— И Тони прилично себя ведет.

— У нас, похоже, что-то вроде перемирия на взаимовыгодных условиях.

— Все выглядит куда лучше, чем у большинства известных мне женатых пар.

— Вроде вас с Дином?

— Мы ладили отлично… ну, во всяком случае, так мне казалось. Пока он не услышал зов дикой природы.

— Может, ему…

— Что? Опротивело, что я стала толстая и скучная?

— Прекрати.

— Но это правда.

— Нет, правда заключается в том, что Дину, видимо, не хватало острых ощущений, драмы.

Сэнди посмотрела на меня озадаченно:

— Драмы? Не поняла.

— Он был всем вполне доволен, тобой, мальчиками. Но вот появилась эта девица, и…

— Ну?

— Может, в ней он увидел возможность расцветить жизнь. Романтика, трудности, жизнь в лесу, все такое. Пока не поймешь, что таскаться с туристами взад-вперед по одной и той же горе, — такая же рутина и скука. А ведь скуки мы боимся больше всего… иногда, наверное, даже больше, чем смерти. Скука, как мне кажется, подчеркивает бессмысленность и бесполезность. Потому-то не стоит недооценивать потребность в драме. Она помогает нам вообразить себя главными героями широкоэкранного фильма, а не серыми букашками, что копошатся в повседневных заботах.

Сэнди внимательно глядела на меня.

— Как-как называются антидепрессанты, что ты принимаешь?

Наутро я, едва проснувшись, поглотила две таблетки, а потом позвонила домой. В Лондоне никто не отозвался — видно, Ча уложила Джека в коляску и отправилась на прогулку, решила я. Так что я позвонила Тони на мобильник, просто поздороваться, но услышала автоответчик.

— Знаю, ты в Париже, — прощебетала я, — просто хотела быстренько сказать «бонжур» и сообщить, что ужасно хочу поскорей оказаться дома и увидеть своих мальчишек.