Останется память
Шрифт:
– Да пожалуйста, сколько угодно! Между прочим, американские корабли, стоящие в порту, спешно его покинули и уже вышли в нейтральные воды Балтийского моря. Так что интервенция откладывается. Вы ходите, гуляйте. Людей, которых мы поставим вас охранять, вы и не заметите. А ночевать - лучше к нам. Ночи сейчас холодные. Мы вам выдадим бумагу, письменные принадлежности. Вспомните чего важное - записывайте. Да, и спасибо за сотрудничество.
Поликарп Терентьевич встал со стула, показывая, что разговор закончен, и подал мне руку. Я машинально пожал ее. Попросил показать дорогу на выход. Следователь подозвал дежурного
– Когда вернетесь, пропуск в бюро пропусков будет лежать.
Я кивнул, прощаясь, и меня быстро провели по лестницам и коридорам на Думскую улицу. Посмотрел налево, направо и решил сходить к Никольскому, поговорить с ним о моем будущем. Неизвестно же - когда я перемещусь и перемещусь ли вообще. Служба безопасности не станет вечно со мной возиться - зачем им отработанный материал. А Никольский обещал работу. За которую будут платить. Я же не могу сидеть на шее у людей, которые озаботились моей судьбой.
И еще. Почему следователь расспрашивал только о технических достижениях? Он ни словом не обмолвился о социальных изменениях и тенденциях. Его это не интересовало? Или он просто боялся узнавать? Да и я сам об этом не подумал. Ведь в это время, в моем мире, стали набирать силу весьма неприятные организации и партии. Как тут с фашизмом? Уже появился? Действует? Или для его возникновения не было объективных предпосылок, и я зря опасаюсь? Помнится, в самом начале никто национал-социалистов не воспринимал всерьез, даже когда они захватили власть. Что же говорить об этом мире, не в пример более спокойном и благополучном? Конечно, я могу обратить внимание на новую мировоззренческую политику, могу напугать ужасами тотальной войны, могу рассказать, чем грозит миру национал-социализм. Кто мне поверит?
Я повернул направо и еще раз направо, выходя на канал Грибоедова. То есть, Екатерининский. Посмотрел на Банковский мостик, слепящий золотыми крыльями грифонов, и направился к нему. Захотелось потрогать что-нибудь незыблемое, привычное. Что, казалось, было всегда и останется навечно. Один из символов города. Возможно, сейчас об этом никто не думает. Но пройдет время, всё изменится: жизнь, люди, общество. Грифоны останутся. И будут просто радовать своим видом.
Раздался треск, я вздрогнул, а из-за крыльев грифонов выскользнули две барышни, громко смеясь и что-то обсуждая. Следом за ними показался мужчина в шляпе и сюртуке, держа перед собой большой фотоаппарат, а в руке - дымящуюся вспышку.
– Гражданки!
– позвал фотограф.
– Гражданки! Не забудьте фотографию получить. Мастерская Карла Буллы, на Невском проспекте. Через два дня.
Девушки обернулись, помахали ему ручкой, отпустили воздушные поцелуи и быстренько побежали в сторону Казанского собора. Беззаботные, веселые, юные. Вся жизнь впереди. Никаких проблем. Счастливое время.
На какой-то момент мне показалось, что всё вокруг не более чем фотография, или кинофильм из архива. Старенький, черно-белый, только-только озвученный. И что я смотрю этот фильм в зале маленького кинотеатра на окраине города, и могу в любой момент подняться с кресла и выйти. Прерваться на счастливой ноте, когда героям ничего не угрожает, и они не ведают, что ждет их дальше по воле режиссера. И не узнать, чем всё закончилось.
К сожалению, это не фильм, а жизнь.
***
– Куда сегодня пойдем?
– Да какая разница!
– Люда напряжена и недовольна.
– Тогда - в музей.
Люда удивленно смотрит на Павла. Потом пожимает плечами, и они поворачивают на Дворцовую площадь, мощеную брусчаткой. Люда спотыкается, и Варламов поддерживает ее под локоть. Но не убирает руку, а так и идет рядом с девушкой. Люда не сразу обращает на это внимание, а когда замечает, вздыхает и устраивает руку поудобнее.
– Ты знаешь, Паша, что я думаю? Ведь Костя мог бы какую-нибудь весточку подать. Написать хоть пару слов. Это же не трудно, правда?
– Не трудно...
– Вот и я говорю. Что ему может помешать?
– Мало ли какие обстоятельства бывают...
– Но пару слов! О том, что не забыл, о том, что любит. Или в этом и дело? Вдруг он забыл? Разлюбил? Нет-нет, это невозможно!
– Люда морщится и прибавляет шаг.
Паша придерживает девушку, ненавязчиво кладя руку ей на талию, и Люда смущенно смотрит на него.
– Я, наверно, уже тебе надоела? Своими проблемами. Вон ты сколько времени со мной теряешь.
– Вовсе не теряю. Хочешь - пойдем в другое место. Да просто по улицам прогуляемся.Люда благодарно улыбается, и Паша ведет ее в Александровский сад, всё так же придерживая и не отпуская. Он точно знает - когда можно будет ее поцеловать.
***
Часть 4
1.
Я стоял на набережной канала, напротив Никольского собора, в том месте, где появился в этом времени. Мог бы пройти по знакомому маршруту от улицы Рылеева до улицы Декабристов, или, как они здесь называются, - от Спасской до Офицерской. Не хотелось. Посмотрел вниз, надеясь разглядеть в мутной сентябрьской воде серебряную коробочку. Разумеется, ее не видно там, на дне. Будь сейчас лето, я бы рискнул спуститься, пошарить в песчаных наносах. Но не теперь. Я уже почти свыкся с мыслью, что придется остаться в этом времени. По крайней мере, могу думать об этом без содрогания. А что, мир, как мир. В нем пока нет тех ужасов, которые могли бы быть. И вряд ли будут. Если не считать попытки путча, инспирированного американцами.
Самое странное, что виновник возмущения - я сам. Не вытащи из-за подкладки пальто утопленника пакет, его бы нашли солдаты, передали бы в соответствующее учреждение, и террористов бы повязали без моего участия. В чем моя роль? Сначала вызвать возмущение, а потом всеми силами гасить его? Тогда кто я такой? Для чего в этом мире? Кому я нужен?
– Константин Шумов?
Я обернулся на голос. За мной стояли двое незнакомых вежливых мужчин непримечательной наружности.
– Да, я.
– Очень хорошо! Фёдор, давай.
Второй быстро вытащил из кармана шинели блестящую металлическую штуковину и размахнулся. Я только и успел, что поднять руку, защищаясь.
Удар.
Боль в пальцах.
Звон в голове.
Мир кувыркается, и я лечу, выпадая из реальности.
Холодная вода.
И темнота.
2.
– Мама, мама! А почему дядя плавает?!
– Какой дядя, не мешай...
– В речке плавает. Он пловец - да?