Останется с тобою навсегда
Шрифт:
– Выкладывайте о себе все! Не просто же повидать меня явились...
Слишком много я думал об этой встрече, о тех словах, которые скажу.
Он выслушал с вниманием; подумав, сказал:
– Пишите рапорт и ждите вызова через военкомат.
* * *
Я снова в Краснодаре. Боясь пропустить вызов, отсиживаюсь в сырой комнатке один на один с серыми стенами с засохшей геранью на подоконнике. За стеной - женщина. Уходит куда-то утром, возвращается после полудня. Плеск воды; что-то готовит - запах жареного лука просачивается
– Спасибо, - чуть слышно благодарит.
Как-то перехватил на себе ее пристальный взгляд. Впрочем, наверное, показалось...
Почему нет вызова? Десятые сутки. Правду говорят: хуже всего ждать и догонять!
Я снова пробираюсь в Ахтанизовскую. Узнаю: командующий в войсках. Но разве у кого повернется язык сказать, в каких соединениях или частях? Да и спрашивать не положено.
А комендант штаба? Я разыскал его на улице.
– Здравия желаю, товарищ подполковник!
– А, ваша милость. Зачем пожаловал?
– Командующий велел навестить через декаду, - соврал я.
– Через декаду, говоришь?
– Он удивился.
Решил идти напролом:
– Где мне найти Ивана Ефимовича?
Подполковник чуть не поперхнулся:
– Может, хочешь узнать, что делается в шифровальном отделе?
– Мне нужна встреча с генералом, очень нужна!
– умоляюще проговорил я.
Подполковник решился:
– За добро добром платят! Ты тогда мог накапать - я-то знаю, как мои помощнички тебя встретили... Шагай на Гадючий Кут. Запомни: я тебя знать не знаю!
На попутных добрался до Керченского пролива. С моря дул ветер, пахнущий сивашской гнилью.
Хоть волком вой - ни души! Рыбацкие хатенки без крыш, с полуразвалившимися стенами, сарай, сплюснутый взрывом. У берега на ржавых рельсах - причал, заставленный бочками. Недалеко от причала на якоре серый добротный катер с флагом Военно-Морских Сил.
Подумал: может, командующего поджидает? Тихо, по-партизански, с оглядкой спустился к причалу, притаился за бочками.
Высокая фигура в дождевике с капюшоном стояла у самого конца настила, метрах в десяти от меня.
Вспомнил генеральскую спину у окна... Конечно, он! Перевел взгляд на катер, заметил группу военных, и среди них генеральского адъютанта, обеспокоенно поглядывающего на Ивана Ефимовича.
О борт судна хлестали азовские волны. На крымском берегу дышал фронт. Далеко на востоке, наверное на косе Чушке, била тяжелая артиллерия. Меня окружали почерневшие от времени дубовые бочки с ржавыми обручами, вкривь и вкось обнимающими рассохшиеся клепки.
Петров неотрывно смотрел на далекий берег, откинул капюшон, снял папаху - ветер с запада зашевелил редкие седые волосы. Нахлобучив папаху, генерал глухо крикнул:
– Подавай!
Катер пошел курсом на север...
* * *
Утром, простившись
Ощущение непонятной тревоги не покидало меня.
Увидел машину коменданта.
– Куда?
– спросил он под скрип тормозов.
– В Краснодар.
– До Крымской подброшу, садись.
"Виллис" споро подбирал под себя прифронтовую дорогу.
Комендант долго молчал, потом повернулся ко мне:
– Видел?
– Да.
– Говорил?
Я рассказал о том, что было в Гадючьем Куте.
– Иван Ефимович... Я с ним из самой Одессы. Это. был настоящий командующий!
– негромко сказал комендант.
– Почему "был"?
– Срочно отозвали в Ставку. Двести пятьдесят дней Севастополь защищал. Сколько тех защитников было? С гулькин нос, а держали. Петров всей битве голова. А теперь вот ждем нового хозяина...
– Кого, не секрет?
– Секрет, известный самому Гитлеру... Наверное, генерала Еременко.
– Сталинградский?
– Он. Говорят, боевой; помалкивает, прихрамывает, а своего добьется, хоть тресни, - вздохнул штабной комендант.
7
Настроение - как у человека, которого вдруг высадили с парохода там, где он не собирался высаживаться.
Дни за днями - декабрьские, промозглые. Хожу по городу, вглядываюсь в лица - в женские, детские. Голодных тут нет - Кубань хлебная. Но и радостных не часто встретишь.
В редкие солнечные дни я на берегу Кубани, под старым дубом с выжженной молнией сердцевиной. Бегут мутные воды к морю стремительно, напористо, грызут берега - то там, то тут обваливается земля.
Тяжелее всего в дождливые дни. Томлюсь в своей комнатенке, курю до головокружения, и моя жизнь как бы прокручивается обратно...
...Тропы, тропы, ревущие горные реки, ледяная яйла, черные буковые леса. Порою все это так близко подходит ко мне, что кажется: переступи порог - и ты в горах, а на тропе ждет связной дядя Семен.
Идет цепочка партизан. Вокруг безлюдно, молчаливо. Горят леса, сосны вспыхивают от корней до макушки, будто их бензином облили. Огненные трассы прошивают сумрачное небо. Пули "дум-дум" мелькают синими огоньками, стаями звикают вокруг нас. Мы торопливо перешли с высоты на высоту, треск автоматных очередей рвал над нами отравленный угаром воздух.
Наш партизанский комбриг стоял у штабелей дров, вслушивался в хаос стрельбы и непрерывно курил. Я командовал отрядом. Мое дело - получать и выполнять приказы... А их нет - скрываемся, бегаем. Надоело сверкать пятками, хотелось рвануться, а там...
На тропе появился паренек, связной из поселка:
– Фрицы, товарищ командир, уходят из поселка, уводят мужиков наших.
– Нехай катятся к бисовой матери!..
Паренек примостился рядом со мной, заплакал:
– И моего батю...