Останется с тобою навсегда
Шрифт:
Он мотрел на меня - сколько тоски и укора в мальчишеских глазах! Я вскочил:
– Разрешите немцам бока помять, товарищ комбриг!
– Ух, вояка... Там фрицев бисова уйма!
– Разрешите?
– ору.
Комбриг вытянул шею, бросил холодно:
– Ну иди, только - в оба!..
Бегу за пареньком, за мной отряд. Над нами шальные снаряды со свистом режут плотный воздух. Дым от горящих лесных делянок наполняет легкие горечью, слезятся глаза. Переходим по бревну через глубокую, прыгающую по камням
– Гей-гей, Степан Федосеич!
– кричу ему.
– За мной!
Комиссар спросил:
– Что надумали?
– В засаду! Десять гранатометчиков расположим на той стороне дороги, на скале, а сами заляжем на этой - подковой, метрах в двадцати от шоссе. Чтобы наверняка, Степан Федосеич!
– Тогда я с хлопцами - на ту сторону...
Залегли полукругом ниже полуразрушенной каменной ограды, всего в двадцати - тридцати метрах от дороги. По ней изредка проскакивают немецкие машины. Лежим, зуб на зуб не попадает - холодно. Снег под животом подтаял, сырость пробирает до костей. Поглядываю на скалу - притаились наши хлопцы, ждут.
Поселок за горкой - рукой подать. Пока ничего особенного: как обычно, полаивают собаки, постреливает патруль.
И сразу загудели десятки моторов. Дизели... Идут! Поглубже в снег вдавливаю сошки ручного пулемета.
Первыми показались танкетки, за ними два броневика. Из башен полоснули огнем, осыпали светящимися пулями кусты на повороте дороги. Надвигается главная колонна. Машина за машиной, под брезентом поют. Веселые, сволочи!
Во мне все умерло: перестал ощущать ноги, застыли живот, спина. А машина за машиной, машина за машиной. В прорези прицела что-то лохматое то наползает, то отползает.
– Дядька, стреляй!
– Паренек толкнул меня в бок.
– Ты что?!
Ближнюю ко мне машину стало заносить - скользко. Кузов - поперек дороги. Высыпали веселые солдаты, дружно облепили семитонку. Подъехали еще, и из тех солдаты выскочили.
Пули всадил в самую середку толпы. Со скалы посыпались противотанковые гранаты. Мелькнула комиссарская папаха... Увидел, как взлетела от взрыва машина и с треском рухнула в кювет. Расстреливали в упор. Только после боя узнал, что разрядил три диска, - когда только второй номер успевал заменять?
Крики, стоны, команды... Над нами огненный шквал. Кто-то толкнул меня в плечо:
– Время отходить, товарищ командир!..
Бежали по сухому руслу, оно вывело нас за холм.
Пули, снаряды, мины вспахивали высотку над табачной делянкой. На ней никого уже не было.
Через день узнали: разбили эсэсовский батальон и, главное, в суматохе боя удрали от немцев арестованные.
Меня вызвал командующий партизанским движением. Вытянулся перед ним, жду, что скажет.
– Ты кто такой?
– загудел его бас в просторной землянке.
–
– Это мне и без тебя известно. Почему не по чину бьешь?
– Пули чина не разбирают, товарищ командующий.
– Звание имеешь?
– Старший лейтенант.
– А на батальон замахнулся, непорядок. Командовать тебе бригадой!
Было или не было?..
Броситься сейчас в Сочи, в штаб партизанского движения, и оттуда - в крымские леса? Но трезвое понимание, что там-то я не сдюжу - могут, подкачать простреленные легкие, и я стану для всех обузой, - сдерживает меня.
Вот-вот придет из Москвы приказ о моей демобилизации. Надо опередить его. А как, как?..
* * *
Прошла еще неделя. В Крыму ожесточенные бои на плацдармах. Тревожно: в городе много санитарных машин.
На старом базаре столкнулся с командиром первого отряда нашей партизанской бригады:
– Сергей Павлович!
Он заморгал близорукими глазами:
– Простите, но я вас...
– До каких пор будете держать свой отряд у Железных ворот, товарищ Кальной?
– спросил, как порой спрашивал его в лесу.
– Наш комбриг Константин Николаевич!.. Ну и омолодили вас - хоть в женихи.
– Обнял меня.
– Ты ж в сыновья мне годишься! Тридцать-то будет?
– Недобрал.
– Вот потеха!
– Он потянул меня за рукав.
– Пошли-ка, хлопец.
– Повел мимо торговых рядов, за ларьки. Возле халупки с дымком, рвавшимся хлопьями из железной трубы, выведенной в окно, остановился.
– Тут по старой дружбе нам кое-что сообразят.
Мы сидели в накуренной комнатенке. Сергей Павлович никак не мог оправиться от удивления:
– И кому я подчинялся?.. Почему-то мне думалось, что мы с тобой прошли одну и ту же жизнь. Я под Скадовском бил беляков, а ты в это время, оказывается, пешком под стол ходил... Ну и дела. А может быть, ответственность за человека, когда рядом смерть, возвышала всех нас над прошедшими годами... Ну да ладно, ты лучше расскажи, как с того света в этот пришел. Мы же тебя похоронили...
Он слушал, впитывая в себя каждое мое слово.
– Что ты потерял в Краснодаре? Наши ж в Сочи.
– Я кадровый офицер, и судьба моя в руках армейских богов.
– Веру ты нашел?
– Веру? Я ее не искал.
– Почему не искал?
– Глубокие складки набежали на высокий лоб Сергея Павловича.
– Она же родила.
– Как это - родила?
– Как все женщины рожают. Только в госпитале, раненая. Ребенок у тебя.
– Я совершенно ничего о ней не знаю с тех пор, как ее эвакуировали на Большую землю.
Сергей Павлович посмотрел на мои ордена.
– Когда их тебе вручали, неужели ничего о ней не сказали?
– Получал я их в бакинском госпитале.