Останется с тобою навсегда
Шрифт:
Клименко и жена часто шептались. Старик топтался рядом с ней смиренный, добрый; порой казались они мне отцом с дочерью, занятыми какой-то своей особой заботой, касающейся только их.
Как-то Вера, когда мы остались наедине, весело хлопнула меня по плечу:
– Поехал наш подарочек аж до самого Орехова! И я как пьяная...
30
В ротах не хватает солдат. Ашот и я сидим в штабной комнатенке, выискиваем резервы. Начштаба подсказывает:
– В артбатарее у каждого взводного по ординарцу.
– Записывает: - Плюс еще четыре солдата.
Вошел
– Товарищ подполковник, к вам просится генерал.
– Генералы не просятся, генералы входят.
– Старик там, говорит, что генерал...
– Бывший беляк, что ли?
– Не могу знать. Уж очень просится.
– Почему не принять?
– У Ашота загораются глаза.
– Почему не посмотреть на эмигранта, а?
Вошел высокий худощавый старик с чисто выбритым твердым подбородком, подстриженный под польку, с седыми, нависшими над глазами бровями.
– Здравствуйте, господа офицеры, - скрипит его голос, - Имею честь видеть полкового командира?
– Вы по какому делу?
– Прошу не беспокоиться... Я думал, во всяком случае...
– Он старается подавить волнение.
– Простите... Меня связывал с родиной портативный радиоприемник. Его конфисковали ваши подчиненные... И кроме того, меня лишили тульской одностволки. Это единственная память о моем отце, участнике боев на Шипке под командованием его превосходительства генерала Скобелева. Я понимаю, военное время, но, господа офицеры, прошу в порядке исключения...
– Оружие и радиоаппаратура в зоне военных действий реквизируются в обязательном порядке без всяких исключений.
Палка с серебряным набалдашником гулко ударилась об пол. Старик, не сгибая спины, присел на корточки, дрожащей рукой поднял палку, поклонился нам и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
– Жалко мне старика, - сказал Ашот.
– Теперь-то все они старички...
Брожу по городским улочкам один. Надоели команды, шагистика и вечное "разрешите обратиться". Удивительная тишина и покой вокруг. На деревьях, охваченных шафрановым налетом наступавшей осени, ни один листочек не шелохнется. Аккуратные домики, вкрапленные меж деревьями, исподтишка поглядывают на меня светлыми окошками, перед которыми красуются астры необычайной пышности.
Что-то заставило меня оглянуться - увидел старого генерала, стоящего у калитки. Встретились взглядами. Он показал мне негнущуюся спину - скрылся за кустами лавровишни.
Я вспомнил глаза старика и дрожащую руку, тянувшуюся за палкой. Отряхнув с сапог пыль и поправив гимнастерку, решительно зашагал по узкому настилу из красного кирпича к веранде.
– Разрешите! Есть здесь хозяева?
Долго не отзывались. Потом я услышал шаркающие быстрые шаги. На веранду вышла маленькая худенькая старушка с шустрыми глазами, оглядела меня с ног до головы.
– Вы к нам, сударь?
– Прошу прощения, мне хотелось бы видеть господина генерала.
– Входите, пожалуйста... Николай Алексеевич! Николя, тут к вам пришли!
Она ввела меня в большую комнату, обставленную книжными шкафами. Вошел генерал, коротко
– Капитолина Васильевна, прошу вас заняться своими делами.
– Ухожу, ухожу.
– Извинительно улыбнулась мне и быстро скрылась за дверью.
Генерал, не меняя позы, спросил:
– Чему обязан вашим посещением, господин полковой командир?
Действительно - чему? Мгновенно, как на поле боя, оценил обстановку. Книги!
– Разрешите взглянуть.
– Шагнул к книжным полкам.
Он, не переменив тона:
– Вы спрашиваете позволения? Смотрите, берите, реквизируйте...
Я медленно шел вдоль шкафов, за стеклами которых выстроились тома Пушкина, Лермонтова, Толстого, Данилевского, Гоголя, Достоевского. У просторного письменного стола, поближе к окну, - шкаф с военной литературой. Я увидел знакомых авторов. Клаузевиц, Драгомиров, Филиппов... А вот и "Тактика" генерала Добровольского, которую я проштудировал на сборах Высших командных курсов.
– Вы не возражаете, я посмотрю?
– показал на "Тактику".
Генерал подошел к шкафу, достал книгу и голосом, в котором было удивление, спросил:
– Вам известен этот труд?
– Изучали его на офицерских курсах.
Смешавшись, генерал сел, положил руки на письменный стол, пальцы подрагивали.
– Этого не может быть... Я понимаю, традиции Кутузова, Суворова... Замечательно, что русская армия несет сейчас на своих знаменах их имена... Но меня, лишившегося родины... Капитолина Васильевна! Капитолина!
– Он поднялся во весь рост, держась за спинку стула.
Вбежала испуганная старушка:
– Николя, вам худо?
– Нет, нет... Вот они, понимаете, они изучают мой труд!
Она, сразу же успокоившись, очень мягко и просто сказала:
– Я всегда говорила, что в России ваше имя забыть не могут. А сейчас я вас чайком напою. У меня замечательное вишневое варенье. Что же вы стоите? Садитесь, батюшка, садитесь, будете нашим гостем.
– Усадила меня в кресло напротив генерала и ушла.
– Вы, господин генерал, извините за вчерашний прием... Моего отца, изрубленного саблями, дроздовцы подняли на штыки...
– Дроздовцы, слащевцы, шкуровцы и прочие маньяки... Я не имею к ним никакого отношения. Я - русский генерал. История вышвырнула меня из России, но есть такие связи с землей, где ты родился, которые нельзя обрубить никакими силами. Мне восемьдесят лет. Когда немцы подошли к Волге, жизнь для меня потеряла всякий смысл. А сейчас я хочу дождаться того дня, когда капитулирует Германия...
– А вот и чаек.
– Принаряженная Капитолина Васильевна вошла с подносом.
Она от души угощала меня домашним вареньем. Я отвечал на вопросы генерала рассеянно, занятый своими мыслями. Мне было грустно смотреть на этих доживающих свой век людей, заброшенных сюда, за Дунай. Они жили здесь, сажали деревья, растили цветы, как-то зарабатывали на хлеб насущный, но сердца их были там, в России, в том далеком прекрасном мире, дороже которого у них ничего не было...