Останется с тобою навсегда

Вергасов Илья Захарович

Платонов поглубже надвинул каску.

– Накромсаем, товарищ подполковник!

Всех разогнал и оказался как в пустоте. Не спускаю глаз с минутной стрелки. Почему она, проклятая, не движется? Поднес часы к уху - тикают. Я то присаживался к рации, то поднимался.

Прошло пятнадцать минут... шестнадцать... Осталось четыре минуты до бомбового удара с воздуха. У, чертовы размазни!..

– Товарищ подполковник, рация!

Я схватил наушники.

– Константин, мы на месте! Константин, мы на месте...

Медленно вышел из НП. Гул моторов и свист реактивных снарядов, вылетавших из леса, что стоял за нашими позициями, слился с бомбовым ударом с неба. Я упал на землю,

раскинул руки и... как провалился в небытие. Очнулся от удара в бедро и отчаянного крика Касима:

– Командир, наша на кордон лупит!

Ярко горел лес, за пламенем схлестывались автоматные очереди - наши с вражескими. Я бежал на отметку 95,6. У разбитого батальонного НП увидел Астахова. Он лежал под дубом, низко опустившим опаленные ветки. Острые колени согнуты, под ними расплывшаяся кровь. Сел рядом, снял планшет, из кармана выгоревшей гимнастерки достал партийный билет и офицерское удостоверение. Солдаты из хозроты подносили сюда убитых и клали их рядом с комбатом. Их было много - пожилых и, казалось, уменьшившихся в росте.

Я шел по лесу. Трупы немцев в офицерских и унтер-офицерских погонах. Оружие уже подобрано: успели хлопцы.

Ашот сидел на немецком пулемете "МГ-42", прищурившись смотрел на лес и молчал. Его левый пустой рукав начисто оторван, швы старой раны оголены.

– Надо же, второй раз по одному месту...

– Так повезло же, Ашот-джаным!

Он снял пилотку, вытер лоб.

– Ах, сколько надо похоронок!..

* * *

Наш трофейный "кнехт", машина двухосная, легко проскочил болотце. Мы с Ашотом сразу же увидели - на носилках несут Рыбакова.

Солдаты опустили носилки.

– Убит?

– Тяжело ранен, - ответила сестра.

– Глотни, - Ашот протянул флягу.

Я сполоснул рот и выплюнул спирт - вернулось дыхание; наклонился над Рыбаковым:

– Леонид, ты меня слышишь?

Сестра отстранила меня:

– Не надо тревожить, товарищ подполковник.

Еще подержал руку на плече замполита и пошел к машине.

Подошел Шалагинов.

– Большие потери?
– спросил у него.

– Шесть убитых, четырнадцать раненых вместе с товарищем Рыбаковым.

– Много раз шли на вас?

– Перли валом. Пьяные, очумелые, вон сколько их лежит. А жарко, повздуваются...

– Всех немцев, независимо от звания, похоронить в одной яме и засыпать хлоркой.

* * *

Рвется "кнехт" на большую дорогу. Она, поблескивая асфальтом, бежит вдоль леса за бугор, за которым длинный и покатый спуск к Днестру. Еще одна колдобина - и мы на асфальте.

Встречные грузовики - "студебеккеры" - ревмя ревут, катят на запад; за ними на прицепах подпрыгивают новенькие пушки. Еще одна артбригада РГК? Сколь же их!..

Обгоняем колонны пленных. Скучны, как ржавое железо. Их обходят юркие "виллисы" с важными полковниками, за спинами которых молоденькие адъютанты.

Все во мне словно бы расковалось, расслабло.

Странная штука - чувство выигранного боя. Знаешь, какой ценой досталось, и все-таки не об этом думаешь, не то переживаешь. Невольно подсчитываешь в уме, сколько потерял противник, какое количество взято пленных, сколько немецкой техники попало в наши руки...

Крепкий орешек раскусили. Кордон был забит машинами, пушками, танками, а всякого трофейного барахла не счесть. Только сейчас становится понятно, почему немцы так безумно жали на Астахова. Молодцы хлопцы, хорошо держались, да и сами немцы помогли: желая во что бы то ни стало вырваться из окружения, шли скученно, вал за валом, почти впритык. Под ударом откатывался вал ведущий, напирал на тот, что следовал за ним, и так далее... Одновременно грянули

наши - штурмовая авиация, гаубицы и танки, на кордоне поднялась страшенная паника. Бомбы, снаряды находили двойные, а то и тройные цели. Все взрывалось, горело, плавилось, корчилось в огне. Немцы метались, бросались кто куда; большая часть их двинулась через болотце на запад, под автоматы Шалагинова.

Знойный августовский ветер бьет в лицо. Над головой с грохотом и треском проносятся наши штурмовики "ИЛы". "Кнехт" выскочил на бугор. Навстречу огромная мышастая колонна. Она, заняв дорогу, наползала, пошатываясь. Небритые лица с унылыми глазами. Впереди медленно катился "виллис", за смотровым окном я заметил фигуру самого командующего.

Остановил "кнехт" на обочине.

За спиной Гартнова сидели немецкие генералы. Три генерала, не шевелясь, не касаясь друг друга, козырьки фуражек опущены на глаза. На закрылышке маленькой машины каким-то чудом удерживался адъютант командарма, направив ствол автомата в сторону колонны пленных, плетущейся сзади, безвольной, с кривыми шеренгами жмущихся друг к другу оберстов, обер-лейтенантов, майоров, гауптманов...

Эту необычную процессию замыкал маленький броневик с вращающейся башенкой, из которой выглядывал ствол "максима".

– Подполковник!
– Генерал узнал меня.
– Пересади этих субчиков на свой драндулет.
– Не повернув головы, ткнул пальцем в застывших немецких генералов.
– Черти, нажрались гороху без удержу. Терпеть не могу этого духу!

– Разрешите послать за ротой автоматчиков?

– Будет жирно, обойдемся.
– Командарм повернулся к пленным: - Господа генералы, прошу встать и пересесть в "кнехт".

Переводчик нагнулся к генералам.

Немцы, обеспокоенно морщась, выходили из "виллиса", каждый отдал честь Гартнову. Они выстроились перед ним, обреченно поглядывая в мою сторону. Командующий усмехнулся.

– Мы соблюдаем законы войны, - сказал он, - признаем право пленного на защиту, медицинское обслуживание. Идите спокойно.

Генералы внимательно слушали перевод.

Я усадил "трофеи" в лампасах в "кнехт". Касим угрожающе поднял автомат.

– Оружие к ноге!
– скомандовал я.

– Они удирать будут!

– От себя не удерешь.

– Тимаков, - позвал командарм, - садись к нам, а твоя машина пусть следует сзади.

Вскочил на заднее сиденье.

Ехали тихо-тихо, следя за тем, чтобы шеренги пленных офицеров не отставали от нас. Я успел заметить - им сохранили личное холодное оружие.

Генерал, обернувшись ко мне, улыбнулся:

– Еду, смотрю в оба, чем черт не шутит. Лес, на опушке пни, много старых пней. И за каждым мелькает белое: махали платочками и лоскутками марли... Остановил машину, вышел из нее, стал таким манером, чтобы меня видели, как говорится, во весь рост. Крикнул: "Внимание! Я командующий Степной армией. Вы желаете сдаться в плен? Тогда ко мне парламентеров прошу!" Появились три фрукта, пригляделся: батюшки, генералы! Спрашивают: "Мы имеем честь видеть господина командующего Степной армией?" - "Не ошиблись, говорю, я командующий". Приосанились: "Нас три генерала, шесть полковников, три подполковника, майоры, гауптманы, обер-лейтенанты и лейтенанты разных войск. Всего триста три единицы, и мы добровольно желаем сдаться в плен лично вам".
– "Такая честь!" - говорю им. А они свое: "Мы вручаем свою судьбу в ваши руки". Тут уж я уточнил: "Вы сдаетесь генералу Советской Армии. Приказываю сложить оружие! Вы пленные. А чтобы был порядок, прошу господ генералов в машину". У них, у немцев, даже при беде полный аккурат: выстроились, пересчитали друг друга и начали марш, как говорится, в далекие края...