Останови часы в одиннадцать
Шрифт:
— Забавно… — пробормотал Генрик.
— Забавно, — согласился Кобылинский. — А самое интересное, что за пять часов до своей гибели Бутылло снял со сберкнижки тридцать тысяч злотых. Денег этих при нем не оказалось.
Генрик снова присвистнул.
— Да, да, дорогой коллега. Пакула подозревал, что пани Бутылло просто-напросто украла эти деньги из бумажника мужа. Как выяснилось, пани Бутылло не сразу же оповестила милицию. Она успела отобрать для себя кое-какие ценные вещи. Например: несколько сот долларов, некоторые драгоценности. Потом она говорила, что ничего в квартире не пропало. Но
— Может быть, оба убийства — дело рук жены Бутылло?
— Она лежит в Щецине, в больнице, у нее диабет. Да, еще одна вещь, — спохватился Кобылинский. — У убитого Бутылло был найден серебряный нож эпохи Возрождения. Этот нож Бутылло продал Рикерту 11 марта. В записной книжке Рикерта помечено, что тот же нож за 1500 злотых был продан Игреку. Каким чудом нож оказался в кармане убитого?
Теперь настала очередь Генрика. Он рассказал Кобылинскому все, что ему было известно о тросточке и об убийствах.
— Возможно, милиция действует так, как полагается действовать в таких случаях, — сказал он. — Пусть ищет владельца «сирены». Я не настаиваю на предположении, что моя тросточка сыграла решающую роль во всех этих событиях. Но меня злит, что они даже не пытаются найти объяснение нескольким абсолютно неясным обстоятельствам. Что искал Бутылло в доме Рикерта? Почему он, несмотря на мои попытки, так и не назвал мне имя предыдущего хозяина трости? Кого подозревала пани Бутылло? Кто такой Игрек? Кто такой Икс? Последний вопрос и второй вопрос находятся в тесной взаимосвязи. Существует какое-то лицо, допустим торговец старинными вещами, скрывающий свою фамилию; Рикерт отмечал его значком Икс.
Кобылинский сделал последнюю запись и закрыл блокнот.
— Вы не возражаете, Генрик, если я навещу сестру Рикерта и попробую выяснить, кто этот таинственный Икс? В случае удачи я немедленно дам вам знать.
— Сыщика из себя разыгрываете? Впрочем, это ваше личное дело, — усмехнулся Генрик.
Кобылинский откланялся.
4 июня, день
— Почему ты не взял с собой трость? — спросила Розанна Генрика, когда они вышли из подъезда его дома.
— С некоторых пор мое отношение к ней изменилось. Я перестал любить мою тросточку, понимаешь?
— Из-за истории с Зазой? Тебе неприятно, что твоя трость служила орудием убийства?
— И убийца избежал наказания, а в тюрьму посадили невинного человека. От этой мысли мне не по себе.
Было четыре часа дня. Собирался дождик. Небо затянули тучи. Воздух был густым и влажным.
— Розанна, — Генрик указал на большую сумку, висевшую у девушки через плечо, — пистолет у тебя с собой?
— Снова твои шуточки! — расхохоталась Розанна. — Хочешь заглянуть?
— Нет. Достаточно твоего обещания не применять его против меня, если что случится.
— Зачем ты так говоришь? Ты ведь знаешь, как я тебя люблю.
— Сегодня я в этом не уверен. В ту ночь, когда ты осталась у меня, мне казалось, что я и в самом деле тебе нравлюсь. А сегодня, просматривая
— Ты мне понравился, вот и все. Неужели это так трудно попять?
— Но я не прошу твоей руки.
— Тем лучше. Получил бы отказ.
— Почему?
— Меня мороз по коже подирает при мысли, что я могла бы стать женой человека, который роется в моей сумке. Кроме того, у тебя бывают галлюцинации. В один прекрасный день ты начал бы всем рассказывать, что видел меня верхом на метле.
Генрик смолчал. Пистолет в ее сумке отнюдь не был галлюцинацией. Но ему не хотелось с ней спорить, сегодня она была чудо как мила. Юлия тоже красива, может, даже красивей Розанны. Но Юлия казалась несколько холодной. Юлия шествовала рядом с мужчиной, а Розанна подпрыгивала, как коза, трещала без умолку, то брала своего спутника под руку, то шла рука в руке, то тащила его за собой, как мальчишку. С Юлией Генрику правилось бывать в театре, где все обращали внимание на се прекрасную фигуру. С Розанной было хорошо шататься по улицам и паркам. В обществе Юлии Генрик становился серьезным, говорил округлыми фразами о серьезных вещах. С Розанной он мог шутить, препираться, болтать о пустяках, чувствовать себя молодым, неоперившимся птенцом, и уж наверняка Юлия не отправилась бы с ним на Старое кладбище искать могилу Порембской.
Кладбищенский сторож был вылитый Квазимодо. Горбатый, со странным образом вывернутыми конечностями, с глазами навыкате. Признаки жизни он выказал лишь после того, как ему сунули двадцать злотых. Он разложил на столе большой план кладбища и заглянул в алфавитный указатель.
— Восемнадцатая аллея вправо, считая от центральной.
Получив от Генрика еще десять злотых, он вызвался проводить их. Шел молча, на вопросы отвечал неохотно, словно пребывание среди могил приучило его к замкнутости.
Людей па кладбище почти не было, им встретилась только одна пожилая женщина в трауре, которая с леечкой шла за водой.
За десятой аллеей могилы становились все беднее, памятники кончились, могилы были прикрыты каменными или бетонными плитами, — потрескавшимися от старости. Наконец они свернули в восемнадцатую аллею, сплошь поросшую травой. По обеим сторонам аллеи выстроились ряды кустарника. Изредка попадались хорошо ухоженные могилы, очищенные от травы и посыпанные песком или белым гравием. Подле некоторых из них стояли скамеечки.
— Неплохо заботятся об усопших, даже о тех, кто умер давным-давно, — попытался расшевелить сторожа Генрик.
Но тот только кивнул, так и не произнеся ни слова. Они находились совсем рядом с кладбищенской стеной. За ней одиноко возвышался дом Генрика.
Внезапно сторож остановился.
— Здесь, — произнес он и указал пальцем на могилу, посыпанную свежим песком. Кто-то недавно обновлял жестяную табличку с надписью: «Анеля Порембская. Трагически погибла двадцать второго ноября 1929 года в возрасте 24 лет. Упокой, господи, ее душу!»