Останови часы в одиннадцать

Хен Юзеф

Ему не оставалось ничего другого, как попрощаться и уйти. На автовокзале он узнал, что автобус до Бжезин, где жил Скажинский, отправляется только через полчаса. Генрик купил билет и зашел в маленькое кафе. Настойчивость, с которой Скажинский искал золоченую солонку, свидетельствовала о его любви к старинным вещам. Возможно, ему приходилось встречаться с человеком, продававшим старинные вещи, который хотел остаться неизвестным.

В автобусе было душно. Генрик задремал и проснулся уже в Бжезинах. Киоскер сразу показал ему дом, где жил Скажинский. Увидев перед

собой Генрика, Скажинский очень удивился.

— Я позволил себе потревожить вас, — объяснил Генрик, — чтобы взглянуть на солонку, купленную вами у Гневковского.

Скажинский провел пальцем по своим громадным усам.

— Сегодня утром у меня была милиция. Они тоже интересовались солонкой. Может быть, я зря ее купил у Гневковского?

— А кроме милиции, к вам никто не заезжал?

— Сегодня?

— Нет. Например, шестого июня?

Скажинский покраснел, погладил рукой по своей бритой голове.

— Я знаю, о ком вы говорите. О репортере Кобылинском, которого убили. Я прочел об этом в газете и знал, что рано или поздно милиция явится ко мне. Пришли сегодня рано утром, записали мои показания. Да, 6 июня, днем, у меня был пан Кобылинский. Он, как я уже говорил, просил показать солонку, интересовался, у кого ее купил Рикерт. Я не смог дать ему нужных сведений. Он ушел. Похоже было, что он спешил. Взглянув в окно, я увидел, как он бежал к автобусной остановке. Куда он поехал, я, конечно, не знаю. Люди видели, как пан репортер садился в автобус. Его запомнила женщина из книжного киоска: впервые в истории нашего города нашелся покупатель на журнал «Диалог». Она сама мне об этом сказала. Скажинский предложил Генрику сигарету.

— Боже мой! — вздохнул он. — Неужели милиция отберет у меня солонку? Я дал Гневковскому три с половиной тысячи. Она стоит немного больше, но он-то купил ее у Рикерта за три тысячи, так что он не внакладе.

— Что вы говорили милиции, меня не касается. Это — ваше дело. Прошу быть со мной откровенным. Ваша солонка стоит в десять раз больше, чем вы за нее заплатили. Для знатоков и коллекционеров — еще больше. Ведь вы купили ее не потому, что у вас есть кубок с таким же сюжетом. Да и вообще я не верю в существование такого кубка.

— Вы меня оскорбляете! — Скажинский потянул себя за ус, но на Генрика это не произвело никакого впечатления.

— Я не собираюсь вас оскорблять, я просто хочу услышать ответ на вопрос: откуда вы знаете, что золоченая солонка — творение рук Бенвенуто Челлини? Если вы не ответите мне, я постараюсь, чтобы тот же вопрос задала вам милиция.

— Я прочел в газете отрывок из дневника доктора Крыжановского. Там шла речь о солонке с Ледой и лебедем работы Челлини. Точно такую я видел у Рикерта и решил купить ее. Рикерт просил за нее три тысячи, но она стоит значительно дороже.

— Вы читали воспоминания Крыжановского, следовательно, знаете о происхождении солонки.

— Ну и что! — оскорбленно вскричал Скажинский. — Неужели я должен был отказаться от покупки только потому, что солонка когда-то принадлежала человеку, которого ныне нет в живых?

Генрик

не знал, что возразить, но в нем появилось желание нагнать на Скажинского страху.

— Не знаю, известно ли вам, что этот гитлеровский преступник жив и спекулирует награбленными вещами?

— Чепуха! Быть не может!

— Однако это так, — удовлетворенно заметил. Генрик. И добавил, чтобы еще сильнее испугать Скажинского: — Мне не хватает лишь одной мелкой детали, чтобы назвать имя убийцы. Я уже знаю фамилию человека, продающего вещи, реквизированные во время ликвидации гетто. Преступник сядет на скамью подсудимых, а ваша солонка будет одним из вещественных доказательств. Тогда специалисты установят ее подлинную ценность. Государство, конечно, вернет вам ваши три с половиной тысячи, а солонка будет передана в музей.

— Это грабеж! — крикнул Скажинский.

— Разве только…

— Что? — подхватил Скажинский.

— Разве только вы поможете поймать преступника. В таком случае вам могут оставить солонку.

Скажинский встал.

— Что вы от меня хотите?

Генрик положил трость на колени, вынул сигарету.

— Вы интересуетесь стариной, знакомы со многими коллекционерами и торговцами. Не известно ли вам о человеке, продающем вещи исключительно через посредников?

Скажинский снова погладил лысину.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Но это — очень ответственное дело.

— Значит, вы все-таки знаете его! — воскликнул Генрик.

— Назвать — значит обвинить его.

— Если он невиновен, ему ничего не сделают.

— О, неизвестно! — покачал головой Скажинский. — Столкновение с милицией никогда не доставляет особой радости.

— Вы говорите, как пани Бутылло. Она хранила в тайне имя этого типа. Может быть, поэтому-то ее и убили.

— Я не знаю, о ком думала пани Бутылло, но ведь вполне возможно, что какой-нибудь отпрыск аристократического рода сохранил часть фамильных драгоценностей и теперь понемногу распродает их.

— Меня интересует только человек, продающий предметы, отобранные гитлеровцами у жителей Лодзи. Обещаю, что сведения, полученные от вас, не станут известны милиции. Я постараюсь сам проанализировать создавшееся положение и поступить так, как подскажет мне совесть.

Скажинский надолго задумался.

— Я поступлю не совсем порядочно, но я укажу вам этого человека.

— Где он живет, как его фамилия? Скажинский взглянул на часы.

— Сейчас половина третьего. В три идет автобус. Вы должны доехать до остановки «Зернохранилище».

— Я знаю, где это.

— Потом пешком пройдете до леса и там свернете налево. Увидите маленькую деревеньку. Там отыщете домик лесничего. В соседнем доме живет тот человек, о котором я говорю. Не знаю, как его зовут, но вы узнаете его. Это маленький сорокалетний мужчина без двух передних зубов. Жаль, что не могу вас подвезти на своей машине.

— Вы ее продали? — поинтересовался Генрик.

— Нет еще. Она в ремонте. Должна быть сегодня готова.

— Я поеду автобусом… — сказал Генрик.