Остановка

Шестаков Павел Александрович

– Прости. Я тоже отвечу. На твое предположение. Трубку он бросил с досады, потому что телефон не работал.

– Но он же звонил...

Эта загадка оказалась проста.

– Из автомата.

– Это он так сказал? Не соврал?

– На трубке есть его отпечатки, а на вилке и на розетке нет.

– Ну, тогда же ясно, что это сам Сергей. Может быть, с вечера еще выключил, чтобы рано утром не беспокоили. Работал допоздна... Да мало ли что! У тебя телефон разве в печенках не сидит?

– Сидит. Но сейчас больше Сергеев.

– Оставь, Игорь. Или ты что-то знаешь, о чем

мне не говоришь, или у тебя в самом деле профессиональная аберрация.

– На вилке отпечатков Сергея тоже не было.

– А чьи же были?

– Не было никаких.

Мы так и стояли у черты, проведенной им по песку. Крошечная канавка постепенно наполнялась влагой.

– И что это, по-твоему, значит?

– Все что угодно. Например, он мог выдернуть вилку прямо за шнур...

– Вот видишь!

– ...но он не мог этого сделать, потому что розетка еле держится, и отскочила бы, если ее не придерживать. А розетка тоже чистая.

– Слушай, ты меня разыгрываешь! Хочешь спровоцировать на детективные домыслы и посмеяться? Пожалуйста. Он был в перчатках.

– Еще достаточно тепло, и мужчины перчатки не носят. А некоторые женщины надевают.

– Теперь таинственная незнакомка?

Мазин поднял руки.

– Все, все. Виноват. Больше не буду. И так заморочил тебе голову. Иногда возникает такое желание - послушать здравомыслящего человека. Спасибо. Ты прав, и эксперты в таких случаях не ошибаются. Мне, во всяком случае, здесь делать нечего. Аберрация. Вместо причины преступления, кое не обнаружено, ищу причину инфаркта. Может быть, потому, что с самим домом у меня связано чувство поражения, первой неудачи...

– Даже поражения?

– Именно. И тебе эта история известна. Помнишь, там, во дворе, убили вашего однокурсника?

– Еще бы! Михаила. Он был наш друг, не просто однокурсник.

– Вот как? А я принимал участие в расследовании. Еще практикантом. Конечно, ответственности большой не нес, но ведь мнил себя пинкертоном. А получил щелчок по носу. Убийцу-то не нашли.

– Амнистированный подонок убил проездом. Ищи-свищи...

– Так и сочли. Но это же не оправдание.

– Разве все преступления раскрываются?

– Нет, - сказал он жестко.
– И у меня эта неудача не единственная. Но я утешаться такой мыслью не могу. Мне слова "куда смотрит милиция?" поперек горла. Вот так...

И он провел ладонью у шеи.

– Ну, это постановка вопроса обывательская, куда смотрит...

– Когда со стороны судачат. А если мать спрашивает, жена, сын?.. Того, кого потерпевшим называем...

Я не ожидал такой горячности.

– Послушай, Игорь. Но ведь человек привыкает к обстоятельствам. Да и в литературе, в кино, на телевидении, там же сплошь и рядом следователь с преступником беседует...

– По душам?

– Вроде того. И в самом деле, не можешь же ты каждого преступника ненавидеть? Дау тебя никаких нервов не хватит в личные с ним отношения вступать.

Мазин поостыл.

– Я зло не терплю, а особенно подлость, - сказал он, не повышая больше голоса.
– Подлость за то, что остается часто неподсудна.

Наш разговор, взявший было детективный крен, качнулся в сторону философского

отношения ко злу, но Мазин, как видно, не особенно любил распространяться на общие темы, и разговор выровнялся, пошел о предметах обычных - общих знакомых, пролетевших годах и тому подобном. Короче, в тот осенний чистый вечер ни морж, ни плотник не поймали ни одной устрицы. Неподвижные ракушки остались на берегу, а мы, подышав воздухом, вернулись в город. Я, собственно, и не придал особого значения той части разговора, что коснулась "сургуча и капусты". Тогда я думал, что это всего лишь инерция нашего отношения к смерти Сергея, вернее, к ее обстоятельствам.

Подвозя меня, Мазин, между прочим, спросил:

– Ты обратил внимание на девушку на кладбище?

– Ты, кажется, тоже.

– Интересная девушка. И переживала искренне.

Мы оба подумали об одном.

– Нет, Сергей не был способен увлекаться, - сообщил я.

Сплетничать не стали. Попрощались мы в машине.

Я поднялся по лестнице и позвонил, но открыла мне не Полина Антоновна. На пороге стояла Лена, та самая, о которой только что вспоминали. Впрочем, удивляться не приходилось, она же сама говорила, что собирается зайти. Я, правда, не думал, что так быстро. А с другой стороны, когда же, если не сегодня?

– Заходите, пожалуйста.

Я вошел и повесил плащ в прихожей.

– А мы с Леночкой сумерничаем, - сказала Полина Антоновна.
– Посидишь с нами?

– Конечно.

Я присел на кушетку (Лена и тетя Поля сидели за столом) и посмотрел на гостью. Да, она была старше, чем показалось мне вначале. Хотя сейчас и нелегко определять женские годы, ей, видимо, было около тридцати. Выдавали не морщинки или другие приметы внешности, а глаза, взгляд женщины, оставившей позади юношеский рубеж.

– Лена писала под Сережиным руководством, - повторила Полина Антоновна то, что я уже знал.

– Вас тоже интересовал восемнадцатый век?

У Сергея сохранились пристрастия деда.

– Представьте.

– Время пудреных париков и мушек?

– Сергей Ильич считал, что это было время сильных характеров.

Она смотрела прямо, широко открытыми серыми глазами.

– Сильные характеры встречаются в любое время.

– К сожалению, не всем.

Я вдруг сообразил, что оговорился, сказал "интересовал", а не "интересует" и она, возможно, неправильно поняла, даже обиделась. Потому и говорит с каким-то сдержанным, но ощутимым вызовом.

– Теперь вам труднее будет работать?
– спросил я по возможности доброжелательно, стремясь загладить оплошность.

– Да.

Разговор, очевидно, не клеился. Я сделал последнюю попытку.

– Ваш муж тоже научный работник?

Попытка провалилась. В ответ прозвучало так же коротко:

– Нет.

– Простите. Я, кажется, слишком много спрашиваю?

– Почему? Обычные анкетные данные.

Это было не так уж точно и несправедливо. Что-то во мне отталкивало ее. А она мне между тем нравилась, привлекала. Но чем? Непонятно было. Вижу человека безусловно впервые, а ощущение такое, будто знакомый, чем-то тобой обиженный. Во всяком случае, не обрадовал я ее своим приходом, и так она себя и повела.