Останься со мной
Шрифт:
— Скорей бы встретить его, — и Василиса вновь повернулась к окну.
Стыковка заняла добрую четверть часа. Наконец в дверном проеме каюты появился ветровой.
— Сударь, сударыня, можете покинуть гондолу.
— Всего доброго… и спасибо, правда, — Василиса подскочила, дернула из туеска зипун. Тряхнула его и накинула на плечи. В темноте что-то блеснуло, звякнуло друг о друга.
Оган отвлекся от собственных мыслей. В последний раз взглянул на свою попутчицу. Брови непроизвольно поползли вверх, да там и остались. На зипуне красовались погоны зауряд-врача и маленькая круглая медаль, значение которой он не успел разглядеть. Пока Смогич
Василиса нырнула из тиши дирижабля в шум ночного города. Вокруг все жило, бурлило, кипело и выплескивалось разрозненными криками.
— Извозчик. Кому экипаж на резиновых рессорах?!
— Чилим, свежий чилим.
— Квартиры у моря! С дровами, мебелью и домовым. Посуточно!
— Внимайте мне люди! Скоро восстанет Мертвый бог. Он озарит светом сокрытое во тьме и сделает все тайное явным! Отриньте ж все волшебство, ибо тот, кого кормит магия, станет голодать!
— Василиса!
Боярыня увидела жениха, встрепенулась, вспорхнула к нему, словно пташка, выпущенная из клетки.
— Велимир!
Налетела летним ветром, обвила лозой цепкой. Не целует – дышит.
— Да стой же ты, вертлявая! — Велимир поймал ее хохоча, ладони на щеки положил и давай целовать до цветных искр из глаз. — Вася, отрада моя! Приехала. Я и не чаял, думал, забыла.
— Ну что ты такое говоришь, — поцелуи мешались со слезами. – Я вон и у царя-батюшки дозволение на брак взяла, а ты — «забыла».
— Как дозволение?
— Меч прикован к дубу, сторожит его змей пернатый, Игла похоронена под землей. Но увидят они свет, и явится на Калин Мосту Мертвый бог!
В вопящего прорицателя полетели комья земли, камни и лошадиный навоз.
— Пойдем отсюда, — Велимир подхватил невесту под локоть и повел сквозь толпу к стоянке экипажей.
— О чем это он? — Василиса оглянулась, чтобы увидеть горе-проповедника, но растрепанная каштановая макушка Смогича заставила ее спешно повернуться к жениху.
— Пророк Мертвого бога, предвестник последних времен.
— Не знала, что они еще остались.
— Как видишь. Здесь, вдали от взора Премудрых, цветет буйным цветом Кощеева ересь.
Василиса поежилась. В Тмутаракани, где она несла службу, в последние годы распространилась вера в Слабого Бога. Но его адепты были тихие, не крикливые разумные, верящие в то, что покорность судьбе — крепчайший стержень душевного равновесия. Они помогали ходить за больными, кормили бездомных, а не кричали о своем боге. Хотя кто их знает. Может, были и другие.
— А сам-то ты как думаешь?
— О чем? – Велимир был настолько увлечен своей невестой, что не сразу понял смысл вопроса. — Ты про пророка с его Мертвым богом? Глупость несусветная. Кощъ повержен тысячу лет назад Иваном Премудрым и останется в Нави, что бы там ни кричали на рынках и площадях. И, знаешь, — он приобнял Василису за талию, — я думаю, что далеко не все запертое стоит освобождать, а потаенное во тьме вытаскивать на свет. Пойдем, нас ждет магмобиль.
***
Оган сидел в каюте, словно на углях. Броситься за Василисой? Зачем? Дождаться, пока она уйдет? Что ему мешает выйти сразу? Он досчитал до ста, поднялся. Сел, посчитал в обратном направлении. Мысленно назвал все знакомые ему знаки числа «пи» после запятой. Высчитал новый, заучил его и только после этого решил, что можно выходить. Спустившись на стыковочную площадь, резво пошел в сторону наемных извозчиков. Но словно налетел на стену.
«Экий франт, кафтан с иголочки, натёртый весь, отполированный. Брит к ночи. Усы завиты. Такие усатые боярыням нравятся. У таких чай ко времени, газета за завтраком… И вцепился-то как! Уверенно, словно не невеста она ему, а жена. Эх, держи, ее, держи крепко, не потеряй».
— О себе мыслишь, аль другому кости моешь?
Оган едва не налетел в темноте на женщину. Извинился. Взъерошил волосы, прогоняя глупости, что лезли в голову, и осмотрелся, силясь понять, куда занесла его нелегкая. Кругом черной лоснящейся змеей ползла незнакомая улица, по бокам которой дрожали газовым светом фонари. За высокими заборами, словно грибы-боровики, сидели низкие кряжистые домики.
— Не подскажете, как к Пароходной вый…? – И тут он подавился окончанием вопроса, так как вынырнул из пучины дум и разглядел незнакомку. Перед ним стояла самая настоящая, незапечатанная яга. Низкорослая, еще нестарая, с ровной крепкой спиной, длинной, толстой косой, перекинутой через плечо. В добротном суконном платье и теплой телогрее, увешанной бренчащими оберегами. Но главное было не это – главными были глаза – полностью черные, без белка и радужки. Пронизывающие вдоль хребта, вытягивающие все нутро. Ужасные и притягательные одновременно. А вокруг этих глаз мелкой паутинкой сплелись морщинки. Имелось и увечье, которым мир рано или поздно отмечал всякую ягу. У этой, например, одна нога была явно короче другой, отчего стояла ведьма, слегка изогнувшись.
Оган растерялся. Нет, он хотел встретить ягу, но планировал сначала основательно подготовиться. Найти подходящий подарок, раз уж фамильный огонь отдал. В бане отпариться, чистое надеть. А тут на-те. Ночью, на безлюдной улице, и с пустыми руками. Что теперь делать? Развернуться и уйти, а потом искать ее до морковного заговенья или хватать удачу за хвост, а там будь что будет? По счастью Огана, яга решила все сама.
— Ты для дела пытаешь, аль отдела лытаешь? – поинтересовалась она, отсекая все пути, кроме двух: уйти и никогда больше не встретить незапечатанной ведьмы, ибо спутает она все пути и заморочит голову так, что вообще навсегда забудешь, куда шел. Или довериться ей на свой страх и риск.
Смогич не отступил, поклонился в пояс, произнес уверенно:
— По делу. Только кто ж о деле на улице толкует?
— Что, не нужна уже дорога к Пароходной? – хитро поинтересовалась яга.
— Нет. О другом спросить хочу. Накормишь, напоишь, а я расскажу, что да как.
Яга на это лишь хмыкнула, взяла Огана под локоток да поковыляла вглубь улицы, через темный сад, к небольшому добротному дому.
Внутри оказалось чисто, светло, натоплено и очень старомодно. Пол пестрел разноцветными ткаными половиками. На лавках, вокруг расписной прялки, красовались вышитые бархатные подушки. В углу стояло ведро, а над ним висело полотенце, с которого мерно капало молоко. На столе, возле пыхтящего самовара, пузом кверху лежал и тарахтел довольную песню огромный рыжий Хранитель. Яга сдвинула его на край, смахнула шерсть и усадила гостя. А на нагретое котом место поставила вазочку с сушками, горшочек горьковатого гречишного меда и тонкую белую чашку в красный горошек, с таким же горошечным блюдечком.