Останься в Вейзене
Шрифт:
Поможет ли иностранка мне? Может, она итальянка? Всегда мечтала поизучать итальянский, но так до него и не добралась.
— Я поняла с первого раза, — вдруг очнувшись, она ответила на чистом русском. — Вам не за чем было повторять одно и то же четырежды. Впрочем, пройдемте. Вы рано проснулись. Мы ожидали, что это случится на семь минут позже.
Как невежливо. Если она и в самом деле поняла, что я говорю во всех четырех случаях, могла бы ответить хотя бы на один вопрос. Впрочем, я не гордая, спрошу и в пятый:
— Где я?
— Вы в Вейзенской академии, точнее, в её гостевом корпусе,
— Что такое гостевой корпус, я могу догадаться, — заметила я.
— Вот и чудненько.
— Вы здесь работаете?
— Я здесь работаю.
Какая же она неразговорчивая, а мне сейчас очень хочется говорить — проверенное средство от тревожности. Хорошо, ещё одна попытка:
— Если честно, то я плохо помню вчерашний день и как здесь очутилась. Если вы не удивлены моему присутствию, вы, возможно, осведомлены об этом лучше меня. Не могли бы поделиться?
— Вспомните, не волнуйтесь. Вы отстаёте, — женщина обернулась и не самым ласковым взглядом посмотрела на меня. Из её глаз исчезла вся зелень — они теперь были цвета молочного шоколада. Неужели освещение поменялось так сильно?
— У меня нет обуви, а пол холодный, — призналась я. Морозец и в самом деле пытался укусить за пятки. Люди делятся на два лагеря: одни растягивают время, чтобы уменьшить интенсивность какой-нибудь неприятной штуки. А другие действуют быстро — неприятность ощущается сильнее, но и кончается быстро. Я отношусь к первым.
Моя спутница вздохнула. Замерла на несколько мгновений — как тогда, в самом начале нашей встречи — и пообещала:
— Обувь будет ждать вас за углом.
— Надеюсь, без топора за спиной…
Мы шли по однотипным коридорам, вдоль одинаковых дверей. Много же гостей остаются на ночевку в этой академии… Как моя провожатая её назвала? Слово ещё было такое немецкое…
И куда, интересно, мы должны прийти? Скоро ли остановка? Если честно, я уже начинаю уставать. Это в школьные годы я в одной руке держала сборник иностранных слов, а в другой — лыжные палки, у меня даже парочка медалей есть. Сейчас я совсем забросила спорт. Мой максимум — это встать с кровати и при этом не покачнуться, а удержать равновесие.
— Вот и они, — женщина качнула головой.
За углом и вправду стояла обувь, вот же шутница… Причем носы у туфелек точь-в-точь как у её собственных. Загнутый нос, плотно прилегающая основа и кокетливые шнурки, которыми нужно обхватить голень. Отлично впишутся в мой образ городской сумасшедшей.
Что удивительно, они оказались как раз: легли на ступню второй кожей, будто, пока я спала, кто-то сделал слепок моей ноги и применил всё своё мастерство, чтобы мне угодить. Надо будет узнать, в каком магазинчике такое продается. Финансов мне вряд ли хватит, но полюбоваться-то можно будет. Хотя бы одним глазком.
— Обувь вам и в самом деле пригодится, — вдруг смилостивилась моя спутница, — поскольку совсем скоро мы покинем гостевой корпус и попадем в более оживленную остановку. Главное, ни о чем не беспокойтесь. Осмелюсь предположить, прежде вы не сталкивались
Почему-то некоторые услышанные слова и додуманные мысли бросают меня в жар. Чему я должна удивиться? И к чему — привыкать?
***
Мы остановились напротив широкой деревянной двери с резным геометрическим орнаментом. От неё приятно пахло маслом и только что потушенной свечой. И мне вдруг стало страшно. Откуда-то возникло осознание: там, за этой дверью, приятного куда меньше, чем в ней самой.
Моя спутница потянулась к дверной ручке: их здесь было две, наклоненных друг к другу, их украшала потрепанная временем позолота.
— Вы вернёте мне мой телефон? — спросила прямо.
Она обернулась ко мне — вновь зелень! И замерла. Зависла. Длилось это секунд семь, я уже начала нервничать. А потом женщина ответила, как ни в чем не бывало:
— Я не понимаю, о чем вы говорите. И… — На её губах появилась улыбка — слабенькая, но все-таки это была первая улыбка за нашу встречу. — Я заведую этим местом. Меня зовут Феранта Клиншток.
Хорошие двери. С прекрасным шумоподавлением. На нашей стороне царит тишина — самое то, чтобы выспаться. А на той, куда меня так яростно тянут — шум и гам. Множество голосов и множество лиц. Тысячи предметов и сотни огней. Где я очутилась? Куда же меня занесло?..
Мы оказались на втором этаже. В обе стороны от нас идет проход метра три шириной. И левое, и правое ответвление по внешей стороне подпирают сравнительно невысокие стены, а стену подпирают полки, заставленные книгами. Книги явно дорогие, в кожаных обложках, и явно используемые, судя по всеобщей легкой подкошенности. Между книгами иногда стоит статуэтка: что-то вроде садовых фигурок, раскрашенных без особой прилежности. Больше всего почему-то лягушек: один глаз на нас, другой наверх, а из пасти торчит набекрень кокетливый розовой язычок.
— Обмениваются прочитанным, — пояснила моя загадочная спутница, которую, как недавно выяснилось, зовут Ферантой. К имени у меня, конечно, есть отдельные вопросы…
— Почему именно лягушки? — спросила я.
— Говорят, они приносят богатство.
Напротив двери, в дальней стене, окно. И вот что могу сказать: проснулась я вовремя, поскольку по ту сторону уже вовсю шпарит солнце. Эх, весна, весна… А ведь как чудно было всего пару месяцев назад: открываешь глаза, а за окном — беспроглядная темнота; уходишь по ней и возвращаешься сквозь неё же, пробираясь на ощупь. Всё недостатки и обиды прячутся в тени, и мир кажется не таким уж плохим. А теперь, пожалуйста, пришёл свет и тычет во всякое неприятное носом в попытке научить тебя хорошим манерам.
— Отсюда открывается скромный вид, — заметила Феранта, — не тот, что я бы хотела показать вам. Обождите.
Внутреннюю сторону проходов ограждают перила на извитых ножках. Гладкие и блестящие, как бильярдные шары. А прямо перед нами лестница, она упорно идёт метров на семь вниз, а внизу — та самая жизнь. Такие разные, но такие похожие люди, на каждом — черная мантия, что оставляет открытыми лишь кисти рук и ноги ниже колена (если брать в среднем, не учитывая разницу в росте). Я такие надевала на выпускные — сначала как бакалавр, а после как магистр.