Оставшиеся в СССР (сборник)
Шрифт:
Наверно я пришлась по душе жителям небольшого городка. Мне приносили домашние пирожки. С вишнями, яблоками. В вазу, на моем столе, каждое утро кто – то ставил свежие цветы.
Звали меня «Верочка». В душе я обижалась: ну какая же я «Верочка». Я почти врач. У меня скоро будет высшее медицинское образование. Но виду не показывала. Некоторым даже делала замечание: – Я Вера Кондратьевна! Ваш врач! Прошу запомнить!
– Хорошо Верочка, отвечали мне старушки.
И мне становилось неудобно. Я поняла, что для пожилых людей, какая бы ты ни была образованная и даже
Настало лето. День бежал за днем. Когда у меня не было дежурства, я с местной молодежью ходила на Буг купаться. Мы плавали, загорали, устраивали пикники. По вечерам меня приглашали на танцы. Но я не ходила. У меня был парень. Жил он в городе, где мы сейчас пьем пиво. Он учился вместе со мной на одном курсе. Мы с ним встречались уже два года. Он тоже был бы врачом. После окончания института мы должны были пожениться.
Поженились бы, если бы не война.
Тогда, в ночь на 22 – го июня я была на дежурстве. Не сразу поняла что это, услыхав гул самолетов. А потом началась бомбежка. Нет, не у нас, в городке – бомбили станцию и элеватор.
В тот же вечер, с трудом втиснувшись в переполненный вагон я вернулась в институт.
Наш институт разбомбили. Целым оставался один корпус из которого сделали призывной пункт. В очереди на фронт выстроились все наши ребята.
Своего парня – Сережу, я не нашла. Сказали, что он ушел вчера с первой группой добровольцев.
Я решила записаться тоже. Но в тот день пришла директива – студентов мединститута, закончивших 4–ый курс, отправить в эвакуацию для завершения учебы. В город Ташкент. Нам предоставили временную бронь.
До Ташкента мы не доехали. Наш поезд с женщинами, детьми, стариками и раненными красноармейцами разбомбили на подходе к станции Куриловка. Дым. Гарь. Кровь, разорванные тела. Сплошной стон – плач. Оставшиеся в живых, не спешившие помочь раненным, дикой толпой кинулись в близ лежащую посадку. После налета мало кто вернулся с к раненным оказать помощь.
Взрывной волной меня выкинуло из вагона. Ничем не зацепило. Только волосы обгорели. И то – чуть-чуть. Рядом со мной упал мужчина. Лет 60. Он держался за живот. Ни о чем не просил. Тихо стонал. Я пыталась отнять руки от живота. Он не давал. Кровь струилась между пальцами.
– Дочка, иди со всеми. Оставь меня. Я старый солдат. В первую мировую мне тоже осколок попал в живот. Тогда хоть были санитары, госпиталь. И я был молодой. А сейчас… Скоро умру. Ты не жалей меня, мне не больно. И нет у меня никого. Иди.
Я шла весь оставшийся день и всю ночь. Одна. В другую сторону от доносившегося на западе сплошного гула. По полям с переспевшей пшеницей. По небольшим посадкам. Продираясь через кустарник в низинах. Обходя небольшие речушки и озерца.
Под утро уснула в небольшой рощице. Спала недолго.
– Девушка! Девушка! Спать нельзя! Идемте с нами.
Это молодой солдатик будил меня. Ну совсем молодой. Витька – так он представился. В мае его только то призвали в армию. 19 лет.
– Мы отходим на восток. Сзади немцы. Вам нужно с нами.
Во главе нашей группы теперь лейтенантик. Вон он.
– Такой же молодой и зеленый как Витька, подумалось мне, – наверно только из пехотного училища. Как звали, я уже и позабыла.
Мало что понимал во всей этой неразберихе. Но свой долг выполнял четко: отстающих подгонял, растерявшихся убеждал, раненным организовывал помощь. Направление пути выдерживали по компасу – на восток.
Шли мы долго. Избегая дорог. По полям. В густой пшенице. По небольшим лескам. Часто ночью.
Витька все время был рядом. Рассказывал, что хотел стать летчиком. Видел все фильмы про них. Ходил в кружок авиамоделистов. Изготавливал модели самолетов. И даже один раз прыгал с вышки с парашютом. Окончится война – будет поступать в летную школу.
Вера Кондратьевна – так он называл меня. Меня это смущало. Я всего на 4 года старше его. Говорила ему об этом. А он ни в какую – Вера Кондратьевна!
Долго шли. Продукты у всех закончились В села заходили изредка. Боялись быть обнаруженными немцами. Только по крайней надобности. Оставить раненного. Взять лекарства. И что дадут.
Ели что попало. Кто снедь найдет в чемодане или узле, брошенном беженцами. Кто птицу, какую поймает. Варили грибы, зерна пшеницы. Мелкую рыбешку, пойманную в пруде на ухватку – гимнастерку, натянутую на проволочное кольцо, привязанную бинтами крест – накрест к длинной палке. Поймали брошенного или удравшего от хозяев бычка. Съели. В общем, трудно было.
К концу третьей недели, ночью, вышли к нашим. На передовую. Оружие у всех отобрали. Закрыли в большом сарае. Наверно сельском скотнике. Не доверяли. Ночью пошел дождь. Сквозь дырявую крышу на нас падали тяжелые капли. Было холодно.
А утром был бой. Немцы атаковали. Нас, окруженцев в бой не пустили. Благо, что наши отбили атаку немцев, а то бы или в плен попали, или сгорели заживо от попавшего снаряда или зажигательной пули, или от струи с огнемета, пущенной немецким солдатом.
Ближе к полудню сарай открыли. Всех построили в шеренгу. Подъехала полуторка, откуда выскочил энкавэдист. Лейтенантика куда-то увели, а нас погрузили в машину и отправили на ближайшую станцию. Потом посадили в товарный вагон и вместе с еще шестью такими же вагонами, куда-то отправили.
Куда – никто не знал. Охрана, выставленная на переходных площадках каждого вагона, не отвечала. Грозилась стрелять сквозь доски за лишние вопросы.
Везли нас недолго. Часов шесть. Когда отправлялись со станции, вечерело. Сгустились сумерки. Состав не бомбили. Хотелось есть и пить. Привезли нас затемно. На какую-то полуразбомбленную станцию. Несмотря на ночь на станции было людно. Пожилые и молодые женщины, с детьми и без подбегали к нам. Спрашивали – откуда мы, и не встречали ли Петрова, Ильина, Мишу, Костю, других, таких же солдатиков как и те что были рядом со мной.