Оставшиеся в тени
Шрифт:
И все-таки повесть — это отнюдь не повторение картин действительного детства писателя. Если бы возможно было хоть на минутку представить себе это поэтическое на грани сказочности произведение чем-то вроде «беллетризированных воспоминаний» А. Толстого о своем детстве, писатель предстал бы перед нами в поистине странной роли. Обнаружилось бы, что многие факты в повести «перепутаны» и «искажены». События, которые, судя по письмам, происходили с самим автором в разные годы и, следовательно, каждый раз были связаны с совершенно определенной возрастной психологией ребенка, Толстой подает как случившиеся с десятилетним мальчиком в один год. В результате от многих событий остаются лишь самые общие очертания, детали и частности. Но даже и тут — уйма «неточностей». Отец многодетной семьи волостной писарь Василий Родионович Девятов стал в повести купцом бакалейной лавки Петром Петровичем. Учитель Аркадий
Но в «Детстве Никиты» мы сталкиваемся не только с переосмыслением, или, как принято выражаться, «художественным претворением» автобиографических фактов. Фактическая основа повести и по своему существу значительно отличается от той истинной социально-бытовой обстановки, в которой рос Толстой. Среди исследователей эту «непохожесть» произведения на раннюю биографию самого писателя отмечал В. Щербина («А. Н. Толстой. Творческий путь», с. 185–187). Однако его наблюдения в ту пору могли быть лишь частичными.
Писатель вовсе не случайно ставил на первых изданиях своего произведения название «Повесть о многих превосходных вещах». Автор в соответствии со своим художественным замыслом «вспоминает» только о светлых и приятных событиях своего детства, а о других, иногда очень важных, «умалчивает».
Действие повести, если исходить из того, что мальчику неполных десять лет, начинается где-то на рубеже 1892–1893 годов. Эти годы венчали собой бедственное трехлетие голода и холеры, охвативших Поволжье из-за продолжительных хронических неурожаев. Вот как выглядел в то время губернский центр: «Нищих в Самаре все прибывает, — сообщала в одном из писем Александра Леонтьевна, — так что становится невыносимым ходить днем по улицам, я стараюсь не ходить по Дворянской (главная улица города. — Ю. О.), подашь одному, другому, а за тобой еще десяток увяжется. Что будет к весне?..» (А. А. Бострому, 11 ноября 1891 года). Только за четыре летних и осенних месяца 1892 года в Самаре, где, как мы знаем, далеко не было и 100 тысяч жителей, от недоедания и холеры умерло почти 3500 человек (см.: «Что сделано городом в борьбе с холерой в 1892 году». — «Самарская газета», 1893, 28 февраля). В Поволжье вспыхивали голодные бунты и холерные беспорядки. В той же «Самарской газете» печатались такие, например, «объявления» министра внутренних дел Дурново: «…Сим объявляется, что все беспорядки и насилия будут неуклонно прекращаться военною силой и оружием, а виновные в поджогах, насилиях и убийствах будут судимы военным судом по законам военного времени» («Самарская газета», 1892, 4 июля).
Надо думать, что немногим лучше было и в Сосновке. В 1912 году А. Толстой написал рассказ «Логутка», посвященный эпизоду голодных лет, которые, впрочем, не раз случались в Поволжье и раньше. Рассказ автобиографичен, в нем действуют те же герои, что и в повести. «Логутка» справедливо считается одним из подготовительных «этюдов» к повести. Но, работая над «Детством Никиты», Толстой не только не включил в повесть «Логутку» (например, в качестве главы), но и не использовал ничего подобного из происходившего на его глазах в детстве.
Жили хозяева Сосновки в целом беднее того среднего помещичьего достатка, который нарисован в «Детстве Никиты». Хорошо сказано об этом у самого же Ю. А. Крестинского: «Маленький хутор в степном районе Поволжья, где засуха периодически сжигала урожай, приносил незначительный доход. Мелкопоместная усадьба уходила в прошлое… Хутор закладывался и перезакладывался… Каждая копейка была на счету… Знатным гостинцем из города был витой белый калачик. Кутежом считался обед с бутылкой лимонада в самарской гостинице «Россия». Роскошными покупками — сапоги, пояс и шапка для мальчика» («А. Н. Толстой. Жизнь и творчество», с. 8). Полны фактов о материальных лишениях и письма Александры Леонтьевны. Из Воронежа в Киев эта помещица, недавняя графиня, едет в общем вагоне, спит на лавке, наслушавшись «…комплиментов, вроде: «Эта-то чего разлеглась!» (А. А. Бострому, 13 июля 1896 года). «Одно, что меня огорчает, это то, что еда дорого стоит, — сокрушается она в другом письме в Сосновку, — стараюсь есть меньше…» (6 февраля 1896 года). И еще: «Ем я один раз в день… Все пустой чай. Варенья не смею себе купить» (1 августа 1896
Не отразились в повести и социальные антагонизмы, которые иной раз и активно вспыхивали в захудалом и разоренном поместье. Об их проявлениях мы узнаем даже из детских писем Алеши Толстого. «Я присматриваю за бабами, чтобы работали», — сообщает матери тринадцатилетний подросток. В другом письме, относящемся к августу того же 1896 года, Алеша с наивной горделивостью юного хозяйчика описывает следующий неприглядный эпизод: «…У нас тут на днях был бунт с бабами, папа их усмирял и которых прогонял, а я стоял в виде пограничного стража с вилами и обыскивал контрабанду. Бунт был ночью, начинался два раза…» (ИМЛИ, инв. № 6315/14). И отношения с деревенскими ребятишками, детьми недовольных баб, не всегда, конечно, были такими равными и приятельскими, как это описано в «Детстве Никиты». Социальная рознь проявлялась и между детьми. В то же лето сосновские мальчишки устроили «облаву» на молодого «барчонка». «…B поле я заезжал на стан, там на меня устроили ребятишки облаву, — признается Алеша матери 18 июля 1896 года, — стали в круг с кнутами и махали ими, а Николай, который косилкой «пустил кровь верблюду», как махнет шубой, а моя-то лошадь скинула меня…»
Оговорюсь, другие такие случаи прямой вражды нам неизвестны. Все они, как мы видели, относятся к одному времени, к лету 1896 года, когда Бостром, не зная удержу, хозяйствовал в Сосновке по своему усмотрению. Александра Леонтьевна, имевшая на этот счет свои строгие убеждения, вероятно, подобного бы не допустила. Но она чуть ли не весь этот год, с самой зимы, впроголодь сидела в Киеве, распутывая юридические заковыки в деле о доставшемся ей скромном наследстве. Впрочем, даже при всегдашней гуманности и справедливости Александры Леонтьевны устранить «острые углы» в отношениях с крестьянами, конечно, не могла и она.
Однако в «Детстве Никиты» вы не найдете и тлеющих угольков классовой неприязни. Вообще ничего тяжелого или мрачного нет в повести — ни убожества дворянской хуторской жизни, ни голода, ни смертей, ни страданий. К этим своим наблюдениям А. Толстой неоднократно обращался в других произведениях, в том числе автобиографических, суровый реализм которых известен.
Повесть создавалась в 1919–1920 годах. Но даже в эмиграции Толстой чувствовал кровную близость с русской землей, верил в ее будущее. Уже упоминалось — у писателя и раньше были «эскизы» по событиям и впечатлениям своего детства. Но только в 1919 году, во время работы над очередным детским рассказиком для третьеразрядного эмигрантского журнала, перед ним вдруг «раскрылось окно в далекое прошлое», и он ощутил настоятельную потребность сесть за большое произведение. Находясь на чужбине, Толстой вложил в свою повесть все лучшее, поэтическое, что было связано для него с далекой родиной. Так возникло одно из самых светлых, пронизанных солнцем и ощущением счастья произведений русской литературы.
В 1962 году исследователь зарубежных взаимосвязей советской литературы В. А. Лазарев опубликовал среди многих других новых архивных материалов восемь небольших писем А. Н. Толстого, оригиналы которых хранятся в Чехословацком Национальном музее письменности (см.: В. A. Лазарев. Из истории литературных отношений первой четверти двадцатого столетия: Публикация архивного материала. — В кн.: «Ученые записки Московского областного педагогического института имени Н. К. Крупской». М., 1962, т. CXVI, с. 91–187). Это краткие и деловитые письма А. Н. Толстого к немецкому переводчику его произведений А. С. Элиасбергу, относящиеся к 1921–1923 годам. Некоторые из них касаются «Детства Никиты».
Показательна настойчивость, с какой писатель повторяет А. Элиасбергу, что именно эту повесть ему «особенно хочется» видеть переведенной. А. Толстой по праву считал «Детство Никиты» лучшим из всего, что им было написано до тех пор. Но это было не только высшее художественное достижение, сверкание всех красок таланта, наиболее гармоничное, цельное и естественное из созданий его писательской музы. В определенной степени повесть можно считать «переломной» в идейно-творческом развитии А. Толстого.