Осторожно, треножник!
Шрифт:
В своем высокомерном монологе о «славистике» (слегка замаскированном под диалог), А. И. акцентирует, среди прочего, разницу между «знанием» и «мыслью», «артефактом» и «исполнением»:
«Обсуждаем феномен Гаспарова… [Б]ыло бы… странно предъявлять Гаспарову упреки в том, что он чего-то не знает. Проблема… скорее в том, что… эти люди не могут понять, что существует трещина между стратегией знания и стратегией мысли. … [М]ысль существует только в момент своего исполнения. Если человек говорит: “Да, я это знаю”… его мысль в данном случае приближается к нулю. А вот исполнить
«К субъекту здесь относятся… с высочайшим подозрением. Вот к артефактам субъекта, к тому, что можно превратить в материальное выражение,… отношение вполне научное и позитивное».
В дальнейшем, однако, А. И. оказывается вынужден – под давлением аргументации В. Руднева – расшаркаться перед «этими людьми»:
«Я с огромным уважением отношусь к коллегам, к их работе, их эрудиции… Гаспаров – вообще замечательный ученый…».
Позволяю себе эти длинные выдержки, потому что они ценны втройне. Прежде всего, тем, что обнаруживают не отрефлектированные философом противоречия. Ну какое может быть «огромное уважение» к «замечательному ученому», когда тот элементарно «не может понять», что к чему, и его «мысль равна нулю»?! («Вы знаете, Шура, как я уважаю Остапа Ибрагимовича, но, откровенно говоря, Бендер – осел!»)
Легче всего было бы обвинить А. И. в лицемерии, чисто, впрочем, дипломатическом, но боюсь, что А. И. сам плохо понимает различие между знанием, исполнением и мыслью. Невольное почтение к эрудиции академика с лихвой компенсируется у него сознанием превосходства над неспособностью устрашающей родительской фигуры мыслить. Основывается эта популярная оппозиция – «знает много»/«не умеет ничего» – на незнакомстве лиц, не работающих непосредственно в науке, с, как бы это выразиться попроще, стратегиями инвестигативных практик. Представлять себе «феномен Гаспарова» в виде гелертерского «тупо-позитивного наращивания знаний» – пошлость, понятная у интервьюера с улицы (или из журнала «Медведь»), но тревожно симптоматичная у философа, претендующего на идейное руководство наукой.
Гаспаров вызывает зависть коллег (как согласных, так и расходящихся с ним по существу) свежестью научной мысли – в разработке истории русского стиха, теории семантических ореолов, проблемы взаимодействия синтаксиса и метра, не говоря уже о вылазках в деконструкцию Бахтина, теорию и практику перевода и т. д. Второй отличительной особенностью его исследовательского почерка является мало ценимое за пределами научного круга тщательное фактическое подтверждение гипотез – образцовое исполнение обязанностей, накладываемых научной смелостью.
Это, конечно, не то исполнение, о котором говорит А. И. Исполнение по-гаспаровски состоит в производстве нелюбимого диалектиками эргона, результата, артефакта; исполнение по-ивановски ближе к перформансу. Во всяком случае, именно такое впечатление (интеллектуально разочаровывающее, но психотерапевтически благотворное) складывается при дистантном (дифферантном) знакомстве с печатным изложением мыслей А. И., исполненных в свое время устно (под знаком presence).
Каталог обнаруживающихся на каждом шагу противоречий и ляпов интересен и сам по себе, но еще больше – ввиду прочитывающегося за ними сюжета. Выберу несколько.
По разным поводам А. И. то и дело попрекает «этих людей» маргинальностью их занятий.
Их «предметом становятся некоторые маргинальные исторические
«генеалоги[я]… славистических языков, которые оказываются экспортированными в Америку, …связана со специфической маргинальной генеалогией языков советского гуманитарного дискурса 70-х годов»;
«волей-неволей эмигранту, сколь бы ни велики были его амбиции на родине, приходится соглашаться на более маргинальную позицию, менять сюжеты».
Проблема такая есть, да и не всем решать одни только глобальные вопросы, но каким образом в устах директора издательства под программным названием «Ad marginem», отсылающим к центробежности деконструкции, маргинальность оказывается ругательством?!
Или вот, «эти люди» (цвет московской филологии) страшно пасуют перед Деррида, а потом А. И. подшивает к их конфузу еще и Никиту Струве:
«Я ему показываю книжку “Деррида в Москве”. Он говорит: “А! Все эти леваки! …Ни хрена они в России не понимают”. Такая реакция “ни-хрена-они-в-россии-не-понимают” характерна для всех славистов в 70-е – 80-е годы».
Но страницей раньше сам А. И. рассказывает:
«В 1990 году, когда Деррида впервые приехал в Россию, у него была… лекция в Московском университете. Деррида поднимал там сюжеты, связанные с Марксом, чем вызвал чудовищное неприятие всей аудитории… и был шокирован, что в Советском Союзе такую реакцию вызывает имя Маркса».
Ценность соображений Деррида о Марксе – дело специалистов, хотя давно уже было замечено, что марксизм потерпел историческое поражение во всем мире, кроме КНДР и кафедр сравнительного литературоведения. А вот что ведущему философу всех времен и народов для того, чтобы узнать о нелюбви современной российской интеллигенции к марксизму, потребовалось выехать на место, занятно. Видимо, он чересчур положился на пропагандируемый А. И. принцип, что «знание» – главный враг ученого и философа. И заметался, как прорицатель в горящем доме.
С первых же строк А. И. возлагает на «славистику» ответственность за то,
«каким имиджем русская философия и русская литература обладают в мире… [Э]тот имидж задается именно институтами… западной славистики».
Ну до какой-то степени имиджи задаются, но все-таки не стоит так буквально понимать любимые теории. У русской литературы рейтинг приличный, поскольку Толстой с Достоевским и Чеховым «писали, не гуляли», причем писали, когда и как надо, чтобы исполнение получилось экспортное. А раскрутить таким же образом Пушкина, несмотря на старания «славистов», не удается, – поэзия, да еще «законспектированная» (Гаспаров) с европейского, идет на мировом рынке хуже.
Философия как раз переводима, но что переводить-то? Когда мой отчим был уволен в 1949 году из Московской консерватории «за космополитизм», его приютили в Институте военных дирижеров. Лекции по философии читал там секретарь парторганизации – один из тех диаматчиков, «доцентов из Саранска», чей
«кондовый – “сусловский” – марксизм лучше [согласно А. И.] полного отсутствия исторического чувства и исторического метода у большинства славистов… хотя единственное, что ему досталось, это уроки диамата и истмата в том же университете».