Осторожно! Влюбленная ведьма!

Шевцова Наталья

Насколько она знала, он никогда не обещал своим пассиям вечной любви или прогулки под марш Мендельсона. Он просто жил и наслаждался жизнью.

А вот что касается фейри… То фейри девочка доверяла гораздо меньше. Даже самым лучшим из них.

— Согласится, — уверенно возразила Кэсси. — Она сказала, что исчерпала все свои возможности. А ей очень, ну просто очень нужно доказать, что министра убила не моя мать! И при этом дело не только в том, что крёстная переживает за маму, но и в том, что виновность мамы — пагубно отражается на её имидже Благой королевы. Понимаешь?

—

Понимаю, — согласно закивала девушка. — Дружба с убийцей и на моей бы репутации плохо отразилась, а тут целая Благая ко-ро-ле-ва, — задумчиво проговорила она и вдруг спохватилась. — Ой, прости! — воскликнула она, прижав пальчики к губам. — Я не имела в виду ничего плохого насчёт твоей мамы, а только то, что я понимаю твою крёстную! Слишком хорошо понимаю… — в её голосе вновь прозвучала задумчивость. — И меня это беспокоит… Кэсси, а ты уверенна, что не доверять нужно именно Александру, а не твоей крёстной? Ведь твои родители и Ричард почему-то доверили опекунство именно ему, а не Её Величеству…

— Пэн, как они могли доверить опекунство моей крёстной, если она фейри! — фыркнула Кэссиди.

— Не знаю, Кэс, — тяжело вздохнула девушка. — Вот только ни твой брат ни твои родители не доверили бы тебя кому попало… А значит, они полностью доверяют декану Каролингу, — резонно заметила она.

Вслед за подругой тяжело вздохнула и Кэссиди.

— Пэн, не отговаривай меня, пожалуйста, — жалобно попросила она. — Это всё равно не поможет, а я не хочу с тобой ссориться! Как ты и сказала, они мои родители! И я уже всё решила!

— Я просто беспокоюсь за тебя, — шмыгнула носом девушка. Украдкой утерев краешком пальчиков непрошенные слезинки. — Но отговаривать не буду, — покачала она головой и снова шмыгнула: — Потому что я понимаю тебя… Однако мне никто не мешает надеяться, что твоя крёстная вдруг возьмёт и найдёт другой способ доказать невиновность твоей матери! — в очередной раз шмыгнув носом, сквозь продолжавшие застилать глаза слёзы улыбнулась она.

— Не на что надеяться, Пэн… — покачала головой Кэссиди. — Нет, конечно же, тебе никто не мешает надеяться, — грустно улыбнулась она. — Вот только все улики указывают на маму и папу. И Элана сказала, что она уже исчерпала все свои возможности… — проговорила она со вздохом.

После чего встрепенулась, широко улыбнулась и громко хлопнула в ладоши.

— А вот мы ещё нет! Более того, мы ещё и не начинали! — нарочито веселым тоном объявила она и достала из пространственного кармана первые десять томов трёхсот-томника Всеобщей Ментальной Магической Энциклопедии. — И это лишь малая часть того, что нам нужно просмотреть за оставшуюся часть дня и ночь, чтобы понять, что мне делать с моим даром, — поделилась она «радостью» с подругой. — Ostende mihi cognitionis esse quaesivit![1] — прошептала она, и один из томов энциклопедии тут же засветился, взлетел в воздух и послушно приземлился на коленях девушки, раскрывшись при этом на нужной ей странице. — Итак, что тут у нас? — пробормотала девушка, взяв лежащую у неё на коленях книгу в руки и посмотрев на обложку. — «Элементарная эмпатиматика», — проговорила она и посмотрела

на подругу. — Как насчёт эмпатиматики? Или поискать для тебя, что-то другое?

— А-а-а… давай! — махнула рукой Пенелопа. — Хрен редьки не слаще! Эмпатиматика, так эмпаматика!

— Тут ты права, — согласилась Кэсси. — Что эмпатиматика, что магосенситивология, что… — она на мгновение замолчала, подзывая к себе очередную книгу, — менталоневросимптоматика! Никакой разницы! Что первое, что второе, что третье — то ещё чтиво на ночь!

[1] Ostende mihi cognitionis esse quaesivit![1] — покажи мне знания, которые я ищу.

Глава 32

Кэссиди и Пенелопа честно пытались сосредоточиться на чтении…

Однако каждый раз, когда они случайно задевали друг за друга либо локтями, либо ногами — одна из них тут же вспоминала что-то очень важное, что она ещё раньше хотела рассказать подруге, но забыла. И вот теперь вдруг вспомнила.

В результате, обмен информацией проходил продуктивно, а вот о чтении того же сказать было нельзя.

Поймав себя на том, что она уже шестой или седьмой раз перечитывает одну и ту же страницу и всё равно ничего не понимает, Кэссиди решила сменить место дислокации.

Забравшись на широкий подоконник и усевшись по-турецки, она отгородилась от подруги, задернув тяжелую атласную гардину, и, наконец-то, полностью погрузилась в чтение.

В ожидании восхода солнца, переворачивая страницы книги, она, время от времени, поглядывала в окно, отмечая за толстым стеклом лишь размытые дождём силуэты фонарей. А посему, даже если бы рассвет очень захотел наступить незаметно — ему бы это не удалось…

Ибо, едва только за окном посерело достаточно, чтобы можно было рассмотреть не только свет фонарей, но и жёлто-красные оттенки переодевшихся к осени деревьев, Кэссиди соскочила с подоконника.

— Пэн, всё! Бросаем чтение! — объявила девушка. — Ты расставляешь свечи. Они на тумбочке, — проинструктировала она подругу и, уколов безымянный палец острым краем золотой булавки, которую всегда носила с собой именно для таких случаев, добавила: — А я тем временем пропишу на зеркале координаты личных покоев моей крёстной.

Закончив выводить символы, Кэссиди убедилась, что все четыре свечи стоят на положенных им местах. И все четыре горят ровным, спокойным пламенем. Ещё раз проверила символы и, наконец, прошептала:

— Ostende mihi quem videre cupio![1]

И… ничего.

— Ostende mihi quem videre cupio! — потребовала она более громким голосом.

И снова… ничего: поверхность зеркала, как была обычным зеркалом, так и осталась.

— Ostende mihi quem videre cupio! — в этот раз Кэссиди уже практически кричала.

И опять и снова… ничего.

Перепроверять координаты Кэссиди не стала. В этом не было смысла. Как не было смысла и в том, чтобы снова и снова повторять формулу вызова.

Если бы её зеркало всё ещё было связным, то рябь на его поверхности появилась бы, ещё тогда, когда она заканчивала прорисовку последнего символа.