Осторожно, женское фэнтези. Книга 2
Шрифт:
— Да, конечно. Об этом я, кстати, тоже хотел с вами поговорить. Мне передали, что помимо ваших подруг сегодня с вами хотели встретиться еще несколько людей… Не только людей, был еще эльф, но он вам знаком, как и Саймон Вульф… не знаю только, откуда он узнал… Но меня волнует мужчина, который не представился. Он был в плаще — пришел с дождя — и не снял капюшона, так что ни сестры, ни дежуривший в лечебнице полицейский не рассмотрели его лица. Спросил о вас и тут же ушел…
— Может быть, это был Рысь? — предположила я. — Он только сегодня сбежал отсюда, не дождавшись разрешения
— Может быть, — согласился ректор. — Нужно проверить. Я беспокоюсь о вас, Элизабет. И в то же время беспокою вас, видя опасность там, где ее, возможно, и нет. Простите.
— Не извиняйтесь. Приятно, когда о тебе беспокоятся, — улыбнулась я.
Голова вдруг стала тяжелой-тяжелой, и я вспомнила, что Грин велел мне отдохнуть после приема лекарства. Но не укладываться же в постель, когда у меня посетитель? Тем более — такой.
Отвернувшись от мужчины, я сцедила зевок в кулак и с силой зажмурилась, чтобы потом резко открыть глаза и стряхнуть с ресниц несвоевременную дрему…
— Бедная девочка…
— Что? — я вздрогнула и быстро огляделась.
— Что? — переспросил за мной Оливер. — Я ничего не говорил.
— Не вы.
Голос был женский, красивый и мелодичный. И он звучал не в моей голове, точно. Он шел откуда-то снаружи, но вместе с тем отдавался эхом внутри. Это сложно было объяснить, но я знала, что слышала и как.
— Бедная девочка…
Из палаты я вылетела пулей, но в коридоре затормозила и огляделась. Никого.
— Элизабет…
Никого и Оливер Райхон.
— Милорд, я… Я объясню, потом…
Конечно, он пойдет следом, но не услышит. Или не поймет. Или…
Уверенность, что эти слова предназначены мне и только мне, крепла с каждым шагом. И зов, которому невозможно было не подчиниться, усиливался по мере того, как я приближалась к нужной двери. И запах цветов…
Грин говорил, что думал отчего-то, что имя у нее цветочное. Роза… нет, не роза. И не фиалка… Ландыш. Сладковатый нежный аромат…
Провидцы называют это флером. Сибил объясняла когда-то: иллюзорный покров образов, музыки и запахов, сопровождающий магию прорицателей. Но музыки я не слышала, только голос. Его можно было сравнить с мелодией, наверное. Тихой и печальной…
— Бедная девочка…
Она сидела на кровати. Смотрела на меня и руки протягивала, так что захотелось вдруг — не знаю, почему, но захотелось — упасть перед ней на колени, позволить тонким пальцам коснуться моего лица, погладить с материнской нежностью волосы…
— Бедная, — руки у нее были холодные, а бледные губы едва шевелились. — Как же долго ты блуждала, как далеко забрела, сколько чужого горя впитала в себя. Но теперь все хорошо. Ничего не бойся, ты…
— Ева!
— Оливер? — женщина моргнула и удивленно уставилась мне за спину. — Что вы здесь… О, боги, где я? Что…
Она испуганно осмотрелась. Поняла, что сидит на смятой постели в одной сорочке, нащупала судорожно одеяло и укуталась. Запах ландышей растворился в горечи ромашки, и окутавшее меня наваждение растаяло без следа. Отпустило, позволив быстро вскочить на ноги и отступить к двери.
— Ева, вы… — ректор
— Я позову доктора Грина, — сказала я, опомнившись полностью.
— Да, — хриплым от волнения голосом согласился Оливер. — Скажите, пусть сообщат Роберту… Роберту Кингслею…
— Что с Робертом? — встревожилась женщина. — Что… Вы объясните мне, что тут происходит?
Я могла бы объяснить.
Да, я бы могла.
Но пусть это сделают ректор и доктор Грин.
Я нашла дежурную сестру и сообщила ей, что миссис Кингслей пришла в себя. Женщина схватилась за сердце, вознесла молитву всем богам разом с Мейтином во главе и припустила вниз по лестнице — радовать заведующего, а я вернулась в свою палату и, не снимая платья, забралась под одеяло. Хорошее лекарство — даже после случившегося только что сердце бьется ровно и умиротворенно, и на душе спокойно-спокойно. А может это и не от лекарства вовсе, а он нежданно полученного пророчества: «Теперь все хорошо, ничего не бойся, ты…».
Знать бы, что она не успела сказать. Почему-то казалось, что это — что-то важное. Наверняка важное, я почти не сомневалась в этом. Как по необъяснимым причинам не сомневалась и в том, что Ева Кингслей при всем желании не сможет уже вспомнить, что говорила мне, очнувшись после долгого беспробудного сна. Но однажды я обязательно это пойму…
Усилившийся шум дождя за окном и суета за дверью, голоса и звук то приближающихся, то удаляющихся торопливых шагов, не помешали мне задремать.
Проснулась я от того, что кто-то крепко сжал мою ладонь. Открыла глаза и увидела присевшего на мою кровать Грина. Руку мою он, заметив, что я уже не сплю, не отпустил, а я, спросонья не понимая, что происходит, и не подумала вырываться, так что какое-то время мы молча смотрели друг на друга, пока до меня не дошел смысл сего действа.
— Все экспериментируете, доктор? — любопытства в моем вопросе было больше чем недовольства.
— Проверяю.
— И?
— Это вы мне скажите.
— Ничего не чувствую, — сообщила я. — Кроме того, что вы сейчас раздробите мне пястные кости.
— Пястные кости, — повторил он задумчиво. Поправил на моем запястье браслет, который сам же надел вчера, и разжал пальцы. — Не самая серьезная травма. Но хоть что-то хорошее.
— К-хм… Можно узнать, что хорошего в переломах кисти?
— В переломах — ничего, — флегматично отозвался целитель. — Хорошо, что вы перестанете от меня шарахаться. Надоело до ужаса. И эта гримаса, словно вас вот-вот стошнит от одного моего вида… А, нет, гримаса осталась…
— Ничего подобного! — возмутилась я, хотя Грину, конечно, со стороны видней, что там у меня с лицом. — Это… свет так падает. К тому же вы меня разбудили, отдавили мне руку, и я не могу встать из-за того, что вы тут расселись, а это, знаете ли, вообще как-то неприлично… И в каком смысле «хоть что-то хорошее»? — я кое-как вывернулась, и села на кровати, подтянув к груди накрытые одеялом ноги. — Миссис Кингслей пришла в себя — разве это не замечательно?