Остров Буян
Шрифт:
– Из Сумерского погоста прибег к нам, ко всему городу, человек с большими вестями! – воскликнул Томила. – Велите тому человеку вам слово молвить!
В толпе раздались возгласы одобрения. Схватка утихла.
Стоявший рядом с Томилой человек поклонился народу.
– Горожане, братцы, здоровы ли? – бойко выкрикнул он. – Я, братцы, солдат – по-русски сказать, по-нашему – ратник. Наше, братцы, солдатское житье в Сумерском погосте – хошь живи, хошь сдохни! Начальники, братцы, над нами немцы ратные. Во псы так псы! Чистые собаки! – продолжал солдат. – А услышав, братцы, что вы на бояр
– А чего на тебе кафтан короток? Ты, часом, не немец? – перебил его кто-то.
– Да что вы! Какой же я, братцы, немец! – даже в каком-то испуге воскликнул солдат.
– Сам сказываешь, немцы у вас головами ходят.
– Да какой же я, прости господи, голова!
– А тебя не немец ли к нам подослал? – раздался второй голос.
– Буде брехать, псковитяне! – остановил Коза. – Слышь, человече… как ты зовешься – запамятовал!
– Солдат.
– Ну, солдат, а много ль вас будет?
– Два ста фузей нас в Сумерском погосте.
– А в каждой фузее сколь? – не поняв нового слова, спросил Прохор.
– Фузея, братцы, ружье, сказать по-нашему, будет пищаль, только полегче, чем у стрельцов. Два ста солдат – два ста и фузей, и палят исправно. На том меня и послали.
– Слышали, господа? – обратился к толпе Томила. – День за днем пристают города и ратные силы. Наш город силен и в измену не дастся. Сомутителям срам! Свести их в тюрьму за измену городу. Да прочие, братцы, идите все по домам. А что до острожка, про кой говорил солдат, и об том острожке ратные люди рассудят, как быть, и бог не допустит худа. А уличанские да сотские старосты скорым делом в Земскую избу, не мешкав, к совету спешите.
И народ подчинился призыву Томилы. Толпа полилась с площади в улицы. Стрельцы новых приказов повели в тюрьму смутьянов-челобитчиков и для бережения земских старост заняли караул у Всегородней избы, где собрались на совет выборные.
– Господа горожане псковские! – крикнул Томила. – Изменщики Никифорка Снякин, Тимошка Ефимов и Федька Коновал скручены.
Сон города в эту ночь был недолог: часа через два после схода позывщики прошли под окнами без барабанов и колокольного звона, будя горожан и сзывая на сборные площади по местам.
К рассвету толпы стрельцов и посадских стояли под стенами и у Петровских ворот, готовясь к вылазке. Отдаленный стук топоров и скрипенье пил доносились до стен из поля.
Лазутчики, высланные Максимом Ягой, узнали, что возле Гдовской дороги Хованский строит острожек.
В Земской избе Устинов, Русинов, осторожный Мошницын и призванные к совету дворяне были против того, чтобы идти на вылазку и первыми вступать в бой. На них восстали меньшие с хлебником во главе.
– Своей головы блюдете, заводчики, и в неравную битву ведете людей… Сколь
– А кто тебя за попа поставил грехи указывать! – огрызнулся Максим Яга.
– Я души людские губить жалею. Легче мне к боярину нынче выйти с веревкой на шее да и сказать: «Казни, боярин, меня. Я в Земской избе был выборным». Пусть меня город пошлет к нему – я пойду, а народ на вылазку посылать не стану, – шумел дворянин Чиркин.
– Пущай нас показнят, своей башки не хочу блюсти, – сказал Устинов. – Крови русской жалею. Усобицу бог не простит нам. Надо с боярином миром…
– Ты что молчишь? – спросил Яга кузнеца.
– И я жалею людей. Серчай не серчай, брат Гаврила, а я не повел бы людей из стен.
– Идите из Земской избы домой под перины! – воскликнул Гаврила. – На то ли пороховые ключи всем городом народ отымал, на то ли снаряд и стены чинили, чтобы воевод хлебом-солью стречать?! Хотите полгорода на терзание палачам выдать?! – Хлебник гордо выпрямился и отчеканил: – Меня не вы, а народ обрал земским старостой, чтобы за город свой кровью, и головой, и спасеньем души стоял. То и стану. А кто, посадские люди, страшитесь – идите домой!.. Идите домой… – повторил он.
Робкие умолкли.
Земские выборные решились на вылазку, чтобы разрушить и сжечь новый острожек Хованского, не допустив окончательно отрезать дороги из города.
Тою же ночью в поздний час позывщики прошли под окнами, без шума будя горожан и созывая улицами сойтись на сборные площади по местам, захватив оружие.
В мутных сумерках пасмурного рассвета толпа стрельцов и посадских стояла у Варламских ворот, готовясь к вылазке. По-прежнему со стороны боярского войска стучали топоры. Хованский спешил возвести свое укрепление.
Их собралось человек пятьсот у Варламских ворот – конных и пеших.
Первой должна была идти сотня молодых стрельцов с Прохором Козой. Они несли с собой сухой хворост, пропитанную смолой паклю, огнива и труты. Их дело было подкрасться под стены и запалить острожек.
Сзади них приготовился отряд в три сотни пеших стрельцов Максима Яги, которые должны были подобраться поближе, залечь и стрелять из пищалей, не давая московским людям гасить подожженный острожек.
Из рассветного тумана верхом выехал хлебник Гаврила. С ним рядом в кольчуге и с саблей в руках прискакал и Томила Слепой.
– С богом, пошли! – сказал хлебник. – Воротные, отпирай.
С толпой молодых стрельцов псковитяне рванулись вперед, за распахнутые ворота. Пригибаясь к земле, хоронясь за кусты и в бурьян, они подвигались на стук топоров. Якуня услышал, как за спиной клацнул запор городских ворот, город замкнулся от них, и робкому не было больше возврата – путь открыт был только вперед, на врага. На мгновение замерло сердце, но Иванка над ухом шепнул:
– Бежим!..
Они побежали вперед. Оглядываясь по сторонам, Якуня видел, как в тумане мелькают люди, припадают к земле и снова бегут… У каждого за спиной была ноша: вязанка хвороста, смоленая пакля, солома, а в кармане – огниво и трут. Бежать было трудно и жарко. Все тело покрылось потом, а во рту пересохло…