Остров Буян

Злобин Степан Павлович

Народ уже начал томиться нетерпением в ожидании под стенами. Посадские и стрельцы, чтобы скрыть тревогу и облегчить томление, молодецки зубоскалили о том, что войско завязло где-нибудь в болоте или зацепилось в лесах за пень…

Как вдруг со стены закричал Прохор Коза, глядевший в трубу.

– Вершник скачет! Гонец на коне!

– Прытко скачет!.. Со Гдовской дороги! – подхватили другие, стоявшие на стене, успевшие разглядеть конника.

– Шапку снял, машет…

– Грамоту вынял, грамотой машет… – сообщали наперебой со стены.

Под

стеною, как и на стенах, вдруг все ожило говором, все загомонили, заспорили, обсуждая загодя, что это там за всадник: одни догадывались, что это, должно быть, еще посланец Хованского или вестник от самого государя, который узнал о воеводских неправдах и шлет свою милость; иные гадали, что, может быть, это гонец из Новгорода, который опять восстал, как только ушел Хованский с войсками; и, наконец, даже говорили, что это нарочный с вестями о том, что Хованский идет не на Псков, а на шведов, потому что царь решил не давать им ни хлеба, ни перебежчиков… Галдя, все что-то объясняли друг другу. Пятидесятник крикнул отворить ворота. Заскрипели засовы, и всадник влетел в город. Толпа окружила его.

Запыленный, покрытый потом гонец снял шапку и красной ширинкой отер пот со лба и шеи. Он дружелюбно и радостно улыбнулся окружавшим его горожанам.

– Чаял, что не поспею да попаду во полон к боярам, – сказал он. – Где тут земски старосты?

– Тут староста, я, – отозвался Гаврила.

– Гдовской земской избы выборные, и все посадские, и стрельцы, и пушкари, и весь народ велели сказать, что всем городом Гдовом с вами стоим заодно, – гаркнул гонец и подал грамоту.

Пока Гаврила читал, толпа, громко крича, передавала слова гонца тем, кто стоял дальше и не слыхал.

– Читай громко! Читай, чтобы всем ведомо! – закричали Гавриле из толпы.

– Чего читать, братцы, сам вестник молвил. Город Гдов, младший брат наш, повстал с нами. Один город бояре смирят, а десять снова подымутся! Ныне нам ведомы три города с нами. А сколь неведомы, братцы! – крикнул Томила.

Народ загудел с одушевлением и радостью.

– Братцы, вся Русь повстанет в земское ополчение против боярской неволи!

В воздух летели шапки.

Оглядывая в трубу окрестности города, хлебник меж тем увидал со стены, что от Снетогорского монастыря по Гдовской дороге движется немалый отряд стрельцов.

– Прохор, братец, гляди-ка, гляди! – с дрожью в голосе сказал он, сунув Козе трубу. – Гляди вон туды, на Гдовску дорогу. Гляди! Продают! Ведь Тюльнев с Сорокаалтыновым на тележке едут, а дальше за ними все стрельцы бегут в город. Покинули монастырь… Едем туды, да скорей поворотим назад их, изменщиков, в Снетогорье…

Прохор взглянул в трубу, растерянно отдал ее обратно хлебнику. Хлебник сунул ее в руки Томиле и начал вместе с Козой спускаться, как вдруг закричали со стен и с башни:

– Войско! Войско идет!

Народ бросился с неистовой стремительностью карабкаться на стены. Через несколько мгновений новые призывы сполоха с городских колоколен,

откуда тоже глядели во все глаза на дорогу, слились с грозным грохотом вестовых пушек.

Гаврила и Коза возвратились на стену.

Из лесу в кустарников выходили войска, сверкая шлемами, поблескивая под солнцем кольчугами, копьями и стволами пищалей… Рядами выезжали одномастные – то вороные, то серые, то буланые – дворянские кони, на пиках колыхались по ветру пестрые флажки и знамена, и тучей вздымалась дальше по дороге желто-красная пыль из-под стройных тяжелых рядов пеших стрельцов, из-под грузных пушек, везомых лохматыми сильными лошадьми, запряженными цугом в каждую пушку.

Выходящим из лесу воинам не было, казалось, числа… Неумолимость движения их увеличивалась гулом литавр, барабанов и тулумбасов, слышавшимся в перерывах осадной пальбы.

Вот оно, началось!..

На городской стене обнажились головы. Народ крестился. Посадские и стрельцы молились в торжественном и грозном молчании, не шепча привычных молитв, каждый думая о своем, каждый по-своему переживая грядущее.

– Да что ж это, братцы?! Русские-то бояре литовским, что ли, богам поклонились?! Лупи их из пушки! – раздался внезапный выкрик в толпе стрельцов…

Все вдруг ожило и встрепенулось. Шапки и шлемы взлетели на головы. Стрельцы крикливо начали отгонять народ вниз со стены и занимать места у бойниц. Забряцали огнива пушкарей, и в жарком воздухе, распространяя запах паленой пакли, закурчавились синие дымки фитилей на раскатах у пушек.

Под стенами уличанские старосты крикнули свои улицы, сотские закричали своим сотням, и народ, нестройно толпясь и толкаясь, бросился таскать камни к стенам и на кострах топить смолу в котлах для отбития приступа.

Гаврила с Томилой Слепым и Прохором вскочили на лошадей и пустились в объезд всех стен, башен и городских ворот…

Доскакав до Гремячей башни, Гаврила вместе с товарищами снова поднялись на стену.

– Ну что ж, честно величать, так на пороге встречать, – сказал хлебник пушкарям. – Как подойдут на выстрел – опамятоваться бы не успели – бей разом из большого снаряда.

– Может, Левонтьич, того… от них почину дождаться? – несмело сказал Томила.

– Бой отвагу любит, Иваныч! – ответил хлебник. – Влез по горло – лезь по уши! Али они не с ружьем идут?!

Гаврила казался спокойным. Только блеск в его серых глазах да более жаркий румянец щек, выступавший из-под курчавой русой бороды, говорили о возбуждении и о досаде на то, что оба монастыря при дорогах остались без обороны.

Томила, напротив, всем существом выражал волнение. Он поминутно снимал и надевал шапку, ероша свои и без того пышные кудреватые волосы, подергивал бородку и со лба и с лица вытирал набегавший пот.

Со стены были видны щеголеватые дворянские сотни на бодрых конях, стрелецкие отряды в кафтанах голубого, коричневого и зеленого цветов, медные блестящие пушки, окруженные кучками пушкарей…