Остров Буян
Шрифт:
– Мочи не хватит у них не давать! – уверенно и спокойно сказал Томила. – Помысл людской есть сила правды. Кто одолеть ее может?.. Помысл – слово, а слово – от бога: «В начале бе слово, а бог бе слово». Несотворенно и вечно! – Томила Слепой поднял палец, словно ссылаясь на высший авторитет своих утверждений. – От слова вселенная сталась… – Торжественно заключил он.
– Вселенная сталась – то старина! Говорят, в старину колдуны бывали – словом кровь унимали, солнцу словом велели на месте стоять… А ныне словом и лаптя не сплесть, – ответил Гаврила, не понимая и сам, откуда взялась у него прыть для такого спора. – По-твоему, слово – бог, а по-моему,
Ему стало жарко. Толчком ладони он распахнул окно, затянутое пузырем, и в комнату ворвалась прохлада короткой июньской ночи.
– В купности души и сердец сейчас правда наша! Да не моя, Гаврила Левонтьич, наша! – прошептал Томила, разделяя слово от слова решительно и упорно.
Он, приподнявшись, облокотился на подушку.
– А ты, слышь, Гаврила, – еще жарче сказал он. – Ты первый на правду дерзаешь, когда против всех мятешься… Когда за Русскую землю Кузьма Минин вставал, он единством народным всех поднял, помысл единый в народ поселил – прогнать иноземцев… И Дмитрий Донской, когда на татар подымал, и ранее князь Александр [190] , на немцев сбирая полки, – все издревле сильны единачеством были… И мы в единстве должны подымать народ против бесовской боярской корысти за божью правду…
190
Донской Дмитрий Иванович (1350–1389) – великий князь владимирский и московский. Первый из русских князей возглавил вооруженную борьбу народа против татаро-монгольского ига. В 1380 г. в Куликовской битве разгромил завоевателей.
Князь Александр. – Имеется в виду Александр Невский (ок. 1220–1263), князь новгородский и владимирский. Возглавлял русские войска, отстоявшие северо-западные земли Руси от захвата шведскими и немецкими феодалами (Невская битва, Ледовое побоище).
Гаврила привык летописцу верить. Ведь первые смелые мысли услышал он от Томилы! Не раз Томила читал ему самые заветные листы «Правды искренней», и они убеждали, будили мысль о равенстве посадских с дворянами и боярами, заставляя смеяться над дворянской кичливостью, выслугой дедов и древним родом. Когда началось восстание, хлебник вместе с Томилой обдумывал план поднятия городов, и вместе они отправляли земских послов в Новгород, Гдов, в Печоры, и в Порхов, и на Олонец, и в Рязань, и в Тверь, и в Москву, и в Смоленск…
Вместе замыслили они земскую рать и ополчение всех городов, подобное ополчению Минина и Пожарского. И тогда говорил Томила о полном единстве всех тех, кто встанет за правду, о единстве всех городов, всей земли… А сейчас Гаврила не видел единства даже здесь, в вольном Пскове. Он начал писать в стрельцы монастырских служек. Его расчет был простой: кто лучше знает неволю, тот будет крепче стоять за свободу… Монастырские толпами стали идти в стрельцы, но в Земскую избу примчался игумен Мирожского
И вдруг с мест повскакали большие посадские, монахи, дворяне.
– Отпусти назад служек!
– Пошли по домам монастырских людей! – кричали они.
«Где же единство тут?!» – думал хлебник.
– Монастырских людей и дворянских холопов не велят брать в стрельцы и с крестьянами дружбы боятся… Где же единство?! – воскликнул Гаврила, шагнув от окна к изголовью Томилы.
– У них есть, в тебе его нет, – возразил летописец.
– Так что же – и мне по их мыслить?! – спросил с возмущением хлебник.
– Не все сразу, Левонтьич! Капля и камень точит! Покуда помыслим мы с ними, а там и они помаленьку пойдут за нами, – прошептал Томила. – Правда, в душу, как вор, потихоньку лезет, не враз! Стало, только всего и раздоров у тебя – писать ли в стрельцы монастырских да дать ли ружье мужикам? – с облегчением спросил он.
Хлебник понял: Томила искал пути к примирению его с остальными выборными и во что бы то ни стало хотел найти этот путь – хоть ценою любых отступлений от собственной правды – во имя призрачного единства городских сил.
Торопливый стук в ворота оборвал их беседу.
Иванка выскочил отпирать. Томила и хлебник с тревогой и нетерпением вслушивались в голоса, доносившиеся со двора… В избу вошли Михайла Мошницын с Иванкой.
– Гаврила Левонтьич, слава богу, тебя нашел. Изменное дело! – воскликнул кузнец. – Здравствуй, Томила Иванович, – обернулся он к летописцу. – Слышь, сейчас прибежал ко мне старшина решетный с Мирожской улицы, сказывает – беда: полсотни стрельцов изменой ушли из города, да с ними две пушки, да пороху бочек пять, да цела телега пищалей, да ядер воз к пушкам…
– Чего ж их пустили? – с насмешкой спросил Гаврила.
– Решетники их не пустить хотели, так им по шеям наклали… Я побежал к тебе – тебя дома нет. Я – в Земскую избу, сказали – ушел сюда… Я к стрельцам: «Догоните изменщиков!» Они говорят: «Ты не ратный начальник. Гаврила велит – догоним»…
– А пусть себе скочут, – сказал Гаврила. – Пошто догонять?
– Изменщиков?! – удивился кузнец.
– Кой черт изменщики! – со злостью воскликнул Гаврила. – Я их на подмогу пустил мужикам, и ядра, и порох, и пушки им дал, – объяснил он с каким-то упорным вызовом.
Иванка весело поглядел на него, но не увидел лица.
– Нашел чем хвалиться! – холодно одернул кузнец. – А буде случится город от шведов в осаде: пороху, пушек, пищалей – всего нехватка, а ты мужикам посылаешь такие дары! Вот будет тогда нам обоим буча! В Земской избе ты спрошал нынче выборных – что сказали?! Не дать им ни пушек, ни зелья! Эх, любишь ты, братец Гаврила, собой все вершить, не слушая выборных земских!
– Устинова, Чиркина да тебя?! Вас послушать – и завтра к боярам беги мириться да разом ложись на плаху…
– На город беду накликаешь, изменщик! – выкрикнул Мошницын. – Твои дела довели, что повинное челобитье идет по рукам во Пскове…
– Сам ты изменщик! – гаркнул Гаврила, надвинувшись на Мошницына.
Они готовы были схватиться врукопашную. Иванка вскочил с лавки. Томила внезапно и резко сел на постели.
– Земские старосты! Старосты!!! Что же вы усобицу… – крикнул он хрипло, вдруг поперхнулся словом: изо рта у него прямо на середину стола вылетел с кашлем черный, зловещий сгусток.