Остров (др. перевод)
Шрифт:
Следствие по делу Андреаса проходило в Айос-Николаосе и длилось три дня. Мария, Фотини и еще несколько жителей Плаки были вызваны в качестве свидетелей, и доктор Киритсис приехал из Ираклиона дать свои показания, и лишь на минутку подошел к Марии, чтобы поговорить.
Элефтерия и Александрос сидели на галерее с бесстрастными лицами, оба похудели от тревоги и стыда из-за такого публичного бесчестья. Обстоятельства убийства Анны с удовольствием обсуждались по всему Криту, а ежедневная газета описывала все подробности. Гиоргис присутствовал в суде от начала и до конца. И хотя ему хотелось для Анны справедливости, он все же никогда
Глава 24
1958 год
Несколько месяцев между семьями Вандулакис и Петракис не было никакой связи. Но дело ведь касалось Софии, и ради нее «эпоха оледенения» вскоре закончилась. Элефтерия гораздо скорее пришла к мысли о воссоединении, чем ее муж, но и Александрос, у которого было время для раздумий, начал понимать, что не только его семья пострадала. Он осознал наконец, что серьезные раны были нанесены обеим сторонам, и с почти математической точностью, свойственной его характеру, взвесил соответствующие потери. Со стороны Вандулакисов это были: один оказавшийся в тюрьме сын, один бесчестный племянник, одно имя семьи, втоптанное в грязь. Со стороны Петракисов: одна мертвая дочь, одна семья, осиротевшая в результате убийства, а до того еще и от проказы.
По подсчетам Вандулакиса потери получались равными. А в центре всего стояла София, и все они были в ответе за то, чтобы ради этой девочки связать вместе некоторые из жизненных нитей.
Наконец Александрос написал Гиоргису:
Между нами нет согласия, но пора с этим покончить. София растет без родителей, и лучшее, что мы можем для нее сделать, – это предложить ей любовь и сострадание всех оставшихся членов ее семьи. Мы с Элефтерией будем рады, если вы с Марией приедете к нам пообедать в следующее воскресенье.
В доме Гиоргиса не было телефона, но он прямиком отправился в бар и позвонил оттуда. Он хотел сразу же сообщить Александросу, что они с Марией принимают приглашение и рады приехать, – он попросил экономку Вандулакисов так им и передать. Однако Мария, прочитав письмо, испытала смешанные чувства.
– «Нет согласия»! – насмешливо воскликнула она. – Что это означает? Как он может так говорить: его сын убил твою дочь, и это «отсутствие согласия»? – Мария буквально кипела гневом. – Он что, не чувствует никакой вины? Где раскаяние? Где извинения?! – кричала она, размахивая письмом.
– Мария, послушай… Успокойся, ладно? Он не чувствует вины, потому что ни в чем не виноват, – ответил Гиоргис. – Отец не может отвечать за действия своего ребенка, разве не так?
Мария немножко подумала и поняла, что отец прав. Если бы родители несли на себе груз ошибок своих детей, мир стал бы совершенно другим. Это означало бы, что именно Гиоргис виноват в том, что его старшая дочь вынудила своего мужа застрелить ее – своим собственным бездумным и непорядочным поведением. А это уж полный абсурд. И Марии пришлось, хотя и с неохотой, согласиться с отцом.
– Да, отец, ты прав, – сказала она. – Ты прав. Единственное, что имеет теперь значение, – это София.
Вскоре между семьями было налажено нечто вроде дружеских отношений, при молчаливом признании того, что в катастрофе виноваты
В самом начале лета Киритсис сосчитал, что после похорон Анны и того дня, когда они с Марией ездили в Элунду, прошло уже двести дней, и понял, что вместе им не быть. Он каждый день запрещал себе думать о том, как хорошо все могло бы получиться. Жил он все так же размеренно: ровно в половине восьмого утра приходил в госпиталь, около восьми вечера возвращался домой и проводил остаток дня в одиночестве, читая, изучая научные труды. Это полностью занимало доктора Киритсиса, и многие даже завидовали его увлеченности работой и тем, как он в нее погружен.
Через несколько недель после отъезда пациентов со Спиналонги весть о том, что на острове больше нет колонии прокаженных, распространилась по всему Криту. И те, кто боялся признаться в своих симптомах, чтобы не попасть в колонию, выбрались из своих пещер и дальних деревень в поисках помощи. Они теперь знали, что лечение не означает изгнание, и не страшились прийти к человеку, о котором знали, что это он привез на Крит лекарство от проказы. И хотя скромность не позволяла доктору Киритсису купаться в лучах славы, его репутация становилась все крепче. Как только диагноз подтверждался, больные начинали ходить к нему на регулярные инъекции дапсона, и обычно через несколько месяцев, при постепенном повышении дозы, наступало улучшение.
Много месяцев подряд Киритсис продолжал работать в качестве главы отделения в шумном главном госпитале Ираклиона. Ничто не могло бы вознаградить его больше, чем вид пациентов, уходивших от него здоровыми, окрепшими, избавившимися от лепры. Но Киритсис постоянно ощущал давящую пустоту – и в больнице, и дома. Каждый день становился сплошным усилием, доктор буквально вытаскивал себя из постели и волочил в госпиталь. Он даже начал задаваться вопросом, не следует ли ему самому себе прописать кое-какие лекарства. И нужен ли он действительно этой больнице? Не может ли кто-то другой занять его место?
Именно в этот период, когда Киритсис стал чувствовать эту опустошенность, он получил письмо от доктора Лапакиса, который после закрытия Спиналонги успел жениться и возглавил кожно-венерологическое отделение в центральной больнице Айос-Николаоса.
Мой дорогой Николаос!
Все гадаю, как ты там? Время летит так быстро с тех пор, как все мы покинули Спиналонгу, и в течение этих месяцев я постоянно намеревался связаться с тобой. Но жизнь здесь, в Айос-Николаосе, такая суетливая! А госпиталь разрастается, так что времени совсем нет. Подумай, может, ты сможешь ненадолго отлучиться, сбежать из Ираклиона? Моя жена много наслышана о тебе и ужасно хочет с тобой познакомиться.