Остров гуннов
Шрифт:
Мои школяры слушали завороженно, как дети слушают сказку. Наверно, воскрешали память кочевников, невозможные зори и дым костров, в которых возникали иные миры.
«Уловки» из пережитого мной опыта не вызывали длительного интереса в слушателях, как что-то отвлеченное. Прилежные ученики просто заучивали услышанное, как принято в бурсах. А когда выходили, их мысли снова возвращались в безнадежные серые будни.
Но были совсем другие школяры. Один, самый продвинутый, Остромысл, привязался к нам с Эдиком, он любил поэзию, потому что догадывался, что только так можно по-настоящему выразить
Скоро вокруг меня образовалась группа учеников, я бы сказал, предчувствующих будущее, в котором я жил.
27
После пожара в Свободной зоне нас пригласили во дворец шаньюя. Стража из «новых гуннов» провела нас в столовую.
Теодорих II, худенький, как пацан, встретил нас, вытираясь махровым полотенцем после утреннего купания в своем одиноком бассейне. Пригласил нас к завтраку.
Мы с Эдиком сели за длинный стол. Подали свежий творог и экологически чистый салат.
Казалось, он был рад видеть нас. Чистое чувство прежнего братства промелькнуло между нами.
– Восстановили ваш, как это… футурополис?
Мы были сдержанны. Обида на него оставалась, хотя чувствовали, что он негласно защищал нас от преследований. Бывают заблуждения в суждениях о людях.
– Обошлись без помощи власти, – сухо сказал Эдик.
Теодорих через стол положил свою ладонь на его руку.
– Ну, без помощи власти вас проглотят. Я рад, что вы не сдаетесь. Продолжайте. Может быть, что-то получится. Хотя стену не прошибешь.
– Так ли? – усмехнулся Эдик, снимая очки, отчего его лицо сделалось беззащитным.
– Да, буду рад, если вам удастся сдвинуть что-то в мозгах подданных. Я не могу изменить гуннов. Должно пройти несколько поколений. Народ – раб по натуре.
– А кто это насаждает?
– Это не я произвожу аресты. Не я приказываю судам делать только обвинительные приговоры. Это не я ввожу цензуру.
– Тогда кто же?
– Слишком ретивые чиновники парламента. Добились демократии, избрали самых наглых, лезут с ногами, мать твою… Ограничили монарха в правах, сковали по рукам и ногам. И – вся трусливая исполнительная рать. Прикажут, так они лоб расшибут. Трусость насаждает самоцензуру.
– А еще кто? – скривился Эдик. Теодорих помедлил – не хотелось говорить одно и то же.
– Вы! Своим идеализмом, нетерпимостью, призывами к хаосу. Вы представляете себя праведной стороной. А кто вознес вас на это место? Вы – сами себя. О насилии власти, закрепощении обычно говорят те политики, кому позволено все. Сами закрепощенные молчат, видимо, сомневаясь. Что вы знаете об управлении таким монстром, как государство? У вас же нет опыта. Дилетанты!
– Значит, ты порвал с нами? – спросил Эдик.
Теодорих вздохнул.
– Ты хочешь, чтобы я восстал против той власти, которую представляю? Хотелось бы начать снова, но поезд мой ушел.
– Мы же привели тебя к власти!
Он усмехнулся.
– Как говорил Прометей устами прекрасной Аспазии: «Болезнь такая, видно, всем правителям присуща – никогда не доверять друзьям».
Во мне пропало мелькнувшее сочувствие понимания.
– Изменять гуннов не нужно, – сказал я. – Они сами
– Это все твои сказки о пропавшей родине! – озлился он, хотя знал о прилетевшей «тарелке».
– Никто не знает, какие залежи достоинства и надежды таит в себе человек.
– И какой бунт, как ты же повторяешь, бессмысленный и беспощадный, сметет нас в хаос. Гунн несет в себе анархию. Только Общественный договор держит его в узде.
Эдик произнес вдохновенным тоном:
– Человек таит в себе безграничный океан, в котором мы еще не раскрыли миллионную долю загадок.
Теодорих разозлился.
– Откуда это вам известно? Я столкнулся с этим «безграничным океаном» лицом к лицу. Сначала подмывало организовать публичные казни этих пройдох. Теперь понял – бесполезно. Лучше оставить, как есть. Черт с ними, когда-нибудь они станут лучше, и надо делать то, что возможно. И сразу полегчало.
Мы слегка удивились: неужели изменится политика? Он теперь мыслил борьбой под ковром. В тон ему я попросил:
– Парламент или «новые гунны» что-то готовят против нас. Просим защиты. Наша Академия Ильдики растит новых людей. Они выдавливают рабов из себя, а не из других. Это единственный путь изменения гуннской натуры. Мы верим в это, и просим поддержки.
Тедорих насторожился. Эдик уточнил:
– И просим привилегий для Академии. Освободить от податей.
– Я слежу за вами, – поднимаясь, бодро сказал Теодорих. – Обещаю помощь.
Мы встали, не притронувшись к еде.
Мне удалось снова побывать в стране гиксосов, где мы были счастливы с Ильдикой. После переезда на новый остров границы наших стран были забыты в суматохе обустройства, и поездки за границу не возбранялись.
Театр Аспазии гастролировал по стране. Я боялся возвращения прежних чувств. Но там, на новом месте все было по-другому.
Нас встретили восторженно, как старых знакомых. О театре Аспазии знали как о лучшем в их мире. Не говоря уже обо мне – я был чем-то вроде вести, как бы у нас сказали, «американской мечты». Мы прокладывали новый путь из гуннского варварства, которым шли и они.
Здесь нас впервые отпустила тревога на сердце, когда не знаешь, что с тобой произойдет. Действительно, приехали в страну свободы.
Нас встретил сам Сар, слегка полинявший худощавый старик в седым парике, и так же безденежный.
– Мы понесли большие потери, чем вы, – сказал он. – Но подъем экономики у нас фантастический. А ваша Академия – превзошла наши учебные заведения, преподающие хрематистику. Это же полная свобода самовыражения!
Мы нашли разительные перемены. Власть укрепила Общественный договор, народ чувствовал его всеми сопротивляющимися фибрами души, и отвечал соответственно. Несмотря на сильное лобби против ограничения свободы, впервые здесь установлен новый институт – суд. Перестали убивать друг друга безнаказанно. Стрельба в магазинах и на площадях теперь каралась, но сравнительно мягко. Не сожжением, или пожизненно, а ограниченно временем – дают 50, 75 и более лет темницы, самое суровое – 150 лет. Но главным документом все равно оставался деловой контракт, который свято соблюдался.