Остров гуннов
Шрифт:
Там пошли по пути полной свободы. Индивидуализм здесь принял вид бездомности. Множество свободных купцов, фрилансеров и менестрелей, нищих, не имеющих дома, шлялись по улицам, как птички клюя, где придется. Многие ушли в леса, чтобы освободиться от пут цивилизации. Резко увеличились трудности выживания, но также резко сократились расходы на дорогостоящие излишества, всучиваемые цивилизацией за большие кредиты. Но казалось, все радовались своей независимости. Система благотворительности, освобожденная от налогов, была развита широко, никто не умирал с голоду или холоду.
На
28
В «Александрийской библиотеке» дорогого старца Прокла, которую я вывез из погибшего Острова в наше новое обиталище, были книги гуманистов, которые вели на одну дорогу, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся. Почему-то история оставила только эти книги, остальные, не зовущие, остались в тени памяти или исчезли. Наверно, это говорит о единственно верном направлении. Теперь слухачи Академии учились по ним.
Вначале беседы проходили в учебном парке Академии, в окружении большой толпы любопытствующих, в том числе не из студентов, одетых в бедные стеганые халаты. Они выражали энергичный характер эпохи, с кинжалами за поясом, уверенные в собственной молодости и вечной жизни, с неукротимым стремлением обладать куртуазными «момзелями» и славой.
Мы шествовали по дорожкам парка. Я задал вольную тему: «Кто – мы? Что такое человек?»
Угрюмый Мстислав сказал:
– Если верить Священной книге, то кусок глины. Или всего лишь эксперимент высшего разума.
Он рос в нищей избе, и привык видеть мир чужим и равнодушным.
Обеспеченный Владимр уверенно добавил:
– Звено в пищевой цепочке, считающий себя на ее вершине.
Красавец Мундюх, из молодежной тусовки, с усиками мушкетера и фирменной бордовой шапочке с пером, оглядывая свои туфли с лихо заломленными носами, мечтательно произнес:
– Существо, которое достойно любви. Желающее блаженства для себя.
Аспарух, Васих, Курсих и Крека повторяли то, чему учили:
– Разумное создание, които Бог е создал за продолжение живота на земле.
Циник Дуло сказал:
– Это ни зло, но и ни добро. Всего лишь животное, которое умеет размышлять и думать.
Остромысл, самый умный, поправил всех:
– Человек – это живая энергия, стремящаяся к равновесию.
Он стремился увидеть целое, и чувствовал неполноту ответов, вне системы.
Я резюмировал:
– Вы не можете оторваться от общепринятых мнений и предания, припав к его сосцам. Истина лежит под ворохом ваших залежалых мыслей.
Они останавливались, окружая меня. Я чувствовал себя демиургом. И излагал им то,
– Гунн, как и всякое социальное животное, хранит в себе древние инстинкты дикарей – силы и слабости. Сила гордо становится на грудь поверженного чужака, а слабость смиренно ложится под более сильного, поднимая лапы. Вы крутитесь в этих инстинктах, и только общественный договор не дает вам развернуться. Но есть главный инстинкт, который объединяет человечество.
Все смыкались вокруг меня.
– Это инстинкт родства, близости между людьми. Сотворение родины всех. Наши ученые выяснили, что род человеческий произошел от одной праматери, которую назвали Ева.
– Как это? – разочарованно засмеялся Дуло. – Чтобы все были родные? У нас разные предки.
– Куда ни глянь, везде в истории – бегство в уютные объятия вселенского родства. Вера в вашего Священного Пня, Господа Мира или в Нечто Упорядочивающее Мир, – это вера в достижение дома обетованного – Эдема.
– Ну, это так, – согласился Мстислав. – Но куда бегут богатые?
– Туда же, что и все, – убеждал я. – Отчего вы любите? Своих родителей, свои семьи, девочек? Попробуйте представить, что потеряли их. Что тогда будет?
– Бездомность! – догадался Остромысл.
– Да! – воодушевился я. – Бездомность в христианстве – это выпадения из рая. Это то, что называют страданием, желанием повеситься. Конечно, те, кто способны страдать. У кого главный инстинкт не исчез в ожиревших душах
Все посмотрели на Владимра и Мстислава. Те заволновались.
– Это еще зачем?
– Стремление любить – инстинкт любого живого существа, – продолжал я. Это есть и у зверей. Но осознанность ужаса оставленности – черта человека. Обычно, жалуются на одиночество. Но не говорят, что оттуда выплескивается любовь. Как любящие не говорят о причинах любви. Было бы странно, если вместо слов любви вы бы начали говорить о природе этого чувства.
Я вспомнил свое детство. Может быть, ищу дом, а не какие-то божественные высоты. Я родился с этим инстинктом на краю земли, рядом со страной Ямато. Мой отец пережил послевоенный голод и застывшее равнодушие выживания вокруг, на окраине, застроенной лагерями. То есть, в состоянии отпадения от божественного рая. Может быть, мое детство было изолировано, как розы в саду всесильного коменданта концлагеря. Как же вам объяснить небывалую музыку той земли, где у яблонь «райских» стоял?
Отец хотел, чтобы я жил лучше него, и поэтому неторопливо сдваивал жесткий ремень и, просунув мою голову между родных колен, неумолимых, как у Бога Гневающегося, выбивал мою лень к учебной муштре на моей дергающейся голой попе. Так своеобразно он выражал любовь к детям. Поэтому бессловесную мать я воспринимал со стороны, она, пригорюнившись, бесполезно жалела меня. Я убегал, однажды оказался в детдоме. И во мне был ужас – детской раны, когда боль сиротства в нас скулит. Но всегда был связан с миром ранним первозданной родины – семьи. И возвращался. Но к семье подлинной, куда хотелось бы вернуться навсегда. Этого не объяснить.