Остров на карте не обозначен
Шрифт:
— А что же с ним случилось?
— На работе эсэсовец стал над ним издеваться. Сначала требовал, чтобы он пропел петухом… Дядя Степа отказался. Тогда эсэсовец приказал ему прокричать «хайль Гитлер». Дядя Степа даже не ответил и продолжал работать.
— Он знал немецкий язык? — спросил Костя.
— Он журналист, с университетским образованием и знал три языка… Так вот, эсэсовец стал требовать: «Кричи петухом, а потом кричи: хайль Гитлер!» — Костя слушал затаив дыхание. — А дядя Степа повернулся к эсэсовцу и говорит: «Твоему Гитлеру действительно скоро наш русский петух пропоет три раза. Близится
— Что же дядя Степа?
— Дядя Степа говорит: «Никогда в жизни еще никого не убивал. Но такую кровавую собаку, как Гитлер, задушил бы голыми руками…» Эсэсовец ударил его стволом автомата в лицо и в голову. Выбил зубы, даже треснула челюсть. И сорвал с черепа кожу.
— Эсэсовец сразу ушел, — дополнил Сергей.
— Да. Но товарищи дяди Степы сказали, что они его заметили и все равно убьют. Он рыжий, и нос кривой…
— Что же было дальше с дядей Степой?
— Товарищи принесли его в ревир. Но ничего сделать там уже не смогли. Трещина в черепе и заражение крови… Сегодня умер…
— Ребята! — взволновался Костя. — Я вам дам пистолет. Передайте тем, кто хочет убить этого эсэсовца.
— Нельзя пистолет. Нас обыскивают. Но не в том дело. Нам всем строго наказано: никакого оружия с собой не иметь. Нельзя!… А эсэсовца этого из грота забрали. Повысили. Теперь он ездит на мотоцикле с пулеметом…
Под впечатлением истории с дядей Степой все задумались. Потом Сергей встал.
— Дальше задерживаться мы не можем. Подведем Бориса Андреевича.
Вышли тем же путем.
На поверхности уже мела злая поземка. Стало еще холоднее.
— Как ты, Костя, в пещере — сильно мерзнешь? — спросил Степа.
— Да, бывает, стучу зубами.
— На днях тебя проведем в наш лагерь. Обогреешься там денек-два на кухне, поешь горячего, чтоб не заболеть, И Епифана туда возьмем…
— У нас в бараке тоже дьявольский холодище, — задумчиво сказал Муратов. — Тоже дрожим ночью. Но, когда все вместе, теплее.
В ущелье ребята попрощались с Костей и заторопились к Рынину.
Глава девятая
ОШИБКА ПАРХОМОВА
1
Густые сумерки позднего вечера. По узкой каменистой дороге, скупо освещаемой фонарями охранников, медленно движется плотная, длинная колонна «славян». После изнурительных подземных работ они возвращаются в лагерь.
Высокий, длинноногий шарфюрер Рауб следит за порядком. По обочине дороги он быстро проходит вперед и останавливается, пропуская колонну мимо себя. Кобура его пистолета расстегнута, в руке у него тяжелая плеть из гибких жилок электрокабеля — время от времени он нервно щелкает ею в воздухе.
Шарфюрер злится. Вчера в игре ему не везло, и кошелек его здорово отощал. Сегодня надо отыграться. В казарме теперь наверняка уже собрались вчерашние партнеры, а он все еще валандается тут с этим стадом лагерников. Не иначе как по сговору они еле плетутся, ползут, словно в похоронной процессии. Подстегнуть
— Шнель! Шнель! [6] — командует Рауб.
Но колонна не ускоряет движения. И не потому, что у людей нет желания торопиться в лагерь. Наоборот. Всем хочется поскорее пройти железные ворота, оторваться от Рауба, от охранников. Каждому хочется поскорее получить в пищеблоке порцию баланды — от голода так сосет под ложечкой! А потом, в бараке, можно будет забраться на нары, расслабить измученное тело и забыться в глухом сне до утра. Однако ускорять шаги нельзя. Надо оберегать наиболее ослабевших товарищей, у которых нет сил идти быстрее. А выбиться из строя, отстать в пути — это конец!
6
Живее! Живее!
— Мой команда слушать! — Рауб повышает голос и угрожающе щелкает плетью. — Шнель! Скоро надо!
— Ишь как раскудахтался, стерва! — не выдержал Пархомов.
— Молчи! — вмешался Силантьев.
С обочины подбежал охранник с автоматом на взводе.
— Швайген! [7] — крикнул он, направляя луч фонаря на людей. Но лица их замкнуты, губы плотно сжаты. Как тут разобраться в темноте, кто нарушил порядок?
Рауб по-прежнему стоит у обочины и продолжает командовать:
7
Молчать!
— Мой команда! Шаг широкий надо!
Никто не делает шаги шире. Рауб ожесточенно взмахнул плетью — и жесткий удар обрушился на голову ближайшего узника. Ноги у того подломились, и он вывалился бы из колонны, но товарищи на ходу подхватили его, втиснули в середину ряда и повели дальше, поддерживая со всех сторон.
— Эх, автомат бы мне сейчас! — снова взорвался Пархомов. — Я бы сполна рассчитался с этим скорпионом!
— Замолчи! — сердито оборвал Силантьев, не поворачивая головы. — Накличешь беду на себя.
Охранник снова подбежал к колонне, рыская лучом фонаря по людям. Но опять на виду только хмурые замкнутые лица. Можно, конечно, выхватить из колонны первых попавшихся и на них показать, что безнаказанно нарушать порядок нельзя. Но и охраннику в этот холодный вечер не хотелось задерживать движения…
Колонна свернула в знакомое ущелье. Теперь до лагеря — рукой подать.
В ущелье еще темнее. Черные отвесные скалы справа и слева. Черные, беспокойные тучи над головой. Черная мрачная стена и железные ворота впереди.
Навстречу, от лагерных ворот, с вышки, вспыхнул луч прожектора, освещая серые усталые лица. Железные ворота распахнулись, и колонна начала втягиваться на территорию лагеря. Там она, устремляясь к пищеблоку, распадалась на небольшие разрозненные группы.
Эсэсовцы, стоявшие по обеим сторонам ворот, внимательно просматривали и пересчитывали ряды узников, проходивших ворота.
За воротами Пархомов снова заговорил:
— Выясняют, сколько сегодня домучили, пристрелили. Уу-у, стервятники!