Остров Пинель
Шрифт:
Кресси, Жюль и я во главе дюжины рабов принялись за восстановление ущерба. Дело спорилось, и в рутине хозяйственных хлопот мы постепенно забывали о несчастном эксперименте. Оставалось навести крышу над палатами больных..."
Деламбер все-таки большой зануда. Пропускаю несколько абзацев подробных описаний подготовительных работ. Стоп, а здесь что?
"...Кармело отказался спать в палатке на краю двора, что было совсем не похоже на гиганта-раба, который не боялся никого и ничего. Дошло до мастера Филиппа. Он позвал Кармело к себе в кабинет и, затворив дверь,
Ветер треплет листки. Чего доброго, они еще рассыплются у меня в руках от его порывов. Пропускаю часть написанного; до конца остается всего лишь две-три страницы.
"...Страх, животный страх одолел нас всех.
Рабы готовы броситься в море и пересечь пролив вплавь, лишь бы не оставаться на острове Последняя ночь переполнила чашу терпения. Никто из нас не ожидал такого.
Маннхайм разражается проклятиями всякий раз, когда Кресси вспоминает о том злосчастном дне. Он срезал серебряные пуговицы со своего парадного камзола и зарядил ими три пистолета. Глупец...
Отчаяние и ужас хозяйничают в госпитале.
Оставшиеся в живых прокаженные заперлись в хозяйственной части двора, где хранятся продукты. Они не открывают нам, равно как и не выдают еды. Куски тел их менее удачливых сотоварищей по-прежнему разбросаны по двору. Останки несчастного Кармело так и висят на дереве под окнами приемного покоя; рабы запретили их трогать, утверждая, что Вадуду не смогут забрать его душу до тех пор, пока тело его не погребено. Мухи и солнце делают свое дело; смрад и зловоние разносятся далеко за пределы госпиталя.
Быстро темнеет. Рабы, сгрудившись у ворот, глухо переговариваются, временами бросая угрожающие взгляды в нашу сторону. Маннхайм выразительно помахивает огромным абордажным тесаком у них на виду, но это, похоже, их не остановит. В конце концов, мастер разрешает им покинуть госпиталь.
Если не считать прокаженных, запершихся в кладовой части, нас осталось шестеро.
Страшная трагедия, разыгравшаяся прошлой ночью..."
Я обвожу губы пересохшим языком.
Солнце припекает так сильно, что питьевая вода в пластмассовой канистре, кажется, нагрета до кипения... Я не обращаю внимания на противный привкус. Что произошло в колонии?
"...Пишу наспех, при свете свечи. Неизвестно, когда мне придется - и придется ли вообще - написать еще.
Остров мал размерами, но я все же надеюсь, что мне удастся улизнуть из колонии и спрятаться на ночь в небольшой пещере с северной стороны острова. Каждый теперь сам за себя. Мастер Филипп внешне спокоен, но я-то знаю, что его спокойствие является наигранным. Кто-кто, а он должен понимать, что если бы он не вышвырнул Ово в море в тот памятный вечер, то ничего этого могло бы и не произойти, и мы все не подвергались бы смертельной опасности из-за мести ожившего кадавра..."
"А
Я подпрыгиваю от неожиданности. Рука с листками ударяется о леер; испуганными желтыми птицами они разлетаются на ветру и один за другим падают в море...
"Т-т-ты-ы..." - мат застряет у меня в горле.
Опешившая Квагги - это она так лихо поздоровалась со мной, первой вскочив на яхту из "Зодиака" - хлопает коровьими глазами: "Медовенький, я же не хотела..."
"А-а-а, черт с тобой..." - я прыгаю за борт.
Поздно. Раскисшие в воде листки при прикосновении расползаются в кашу...
...Мы снялись с якоря уже после заката.
Я опять лежу на деке. Звезды, равнодушно-огромные, стаями преследуют "Тихое Прости". Крекер написал - "не доверяй никому". Могу ли я доверять ему?
А есть ли у меня выбор? Наверное, нет...
Он легко сообразил, как назначить мне встречу в Филипсбурге. Цепь кофейных магазинов "Сиэттл Бест" за последние два года распространилась по всему миру. Я видел кофейню и в Филипсбурге...
"Сиэттл Бест", пятница, после полудня.
Мои мысли возвращаются к последним прочитанным строкам Деламбера.
О какой мести он писал? Ово? Напоминает излюбленный мотив Голливуда - изолированный остров, воскрешенный к жизни монстр... Что могло воскресить Ово?
После неудачной пересадки разъяренный Пинель сбросил труп в море.
Я представляю себе Пинеля в балахоне... Стол с кадавром... Окно, распахнутое в штормовое море...
Неясная ассоциация в голове.
Море... Непогода... Я как-будто бы вновь гляжу вверх на руины госпиталя с поверхности моря. Угол здания нависает над головой... Леер, буйки... Заповедник...
Халиас. Под лепрозорием в море - колония раковин...
Будь я проклят!
Двое суток спустя мы бросаем якорь в бухте Филипсбурга. Беспечная четверка прощается со мной, и Питер в сгущающихся сумерках перевозит меня на берег на "Зодиаке". Мне не верится, что менее двух недель тому я был счастливым и беззаботным, обнимал хорошенькую женщину, переходя эту же самую улицу...
В который уже раз мысли об Эжени окунают сердце в кипяток... Нет, пока я не выкарабкаюсь из этого кошмара, лучше о ней не вспоминать.
Костлявый оборванец, загоревший до черноты, с выцветшей на солнце бородой и сбившимися в паклю волосами, уставился на меня из ярко освещенной витрины ювелирного магазина "Джюно и сыновья". Видение было предельно натуральным, равно как и запах, исходивший от нестиранной, пропотевшей одежды... Я помахал рукой, и мне стоило большого труда не взвыть, когда оборванец в зеркальном окне тоже поприветствовал меня.
Скоро конец моим мытарствам. Завтра я увижу Крекера.
...Город погружается в темноту. Любопытно, как я приспособился в последние дни чувствовать время без часов. Сейчас, например, около восьми...