Остров традиции

Гладилин Никита Валерьевич

Фон Вембахер, что удивительно, подал Конраду жёсткую и цепкую клешню, смерил колючим взглядом, коротко буркнул: "Отто", словно они с Конрадом и не виделись сразу после смерти Профессора. Впрочем, он тут же взял под руку Анну и принялся с ней любезничать. А вот Маргарита словно бы даже обрадовалась Конраду, звонко хохотнув ему в лицо:

– Здравствуйте. Как поживает ваш роман без слов?

Конрад не нашёлся, что ответить, и что есть силы стиснул миниатюрную кисть Маргариты.

Когда дары большого

города были распиханы по амбарам, фон Вембахер уединился с Анной в её комнате. Стефан заинтересовался ЖЭСкой и стал искать способы подпитать свой новенький ноутбук. Конрад остался вдвоём с Маргаритой - та нисколько не робела перед ним и не чуралась его.

– Мы - попрощаться, - заявила она.
– Через какой-нибудь месяц мы отряхнём пыль этой грёбаной страны с наших сапог. И я, представьте себе, пойду по вашим стопам. Я увижу Париж, и Китеж, и Нью-Йорк, и Парамарибо. И забуду родину-уродину как страшный сон. И ни капельки не пожалею. Даже вас с Анной не пожалею - вы сами сделали свой выбор.

Возникла тягостная пауза.

– Что ж, добро пожаловать в постисторическую реальность, - пробормотал, наконец, Конрад.
– В самое логово постмодернизма, так сказать.

– Ах вот как! Ну тогда уж расскажите, что это за постмодернизм такой. Я не раз про него уже слышала, но цельного представления не получила. Просветите невежу, плиз.

– Да вы же сами всё знаете, - не поверил Конрад в темноту Маргариты.

– Нет, ей-Богу. Мне пару раз старались объяснить, но всё как-то больно сложно выходило. А потом те, кто объяснял, сами окунались в этот самый постмодернизм. Одно я поняла - он не только в литературе и в архитектуре, но и в самой жизни... А всё-таки неясно - чем он от модернизма отличается.

Конрад вспомнил прошлый визит Маргариты и то, что особым интеллектом эта особа тогда не блистала. Похоже, и вправду не издевается. Типа - всерьёз принимает. Несказанно лестно. "Что ж, сяду на любимого конька".

Конрад долго откашливался, но заговорил, как всегда, непрокашлянным голосом:

– Эпоха модерна, строго говоря, пришла на смену эпохе Просвещения. Она породила прежде всего обострённое чувство истории и представление о наличии в истории смысла и цели. Недаром в эту эпоху сложились так называемые метарассказы - всеобъемлющие системы, объясняющие мироустройство и указующие на конечную цель исторического процесса...

– Ну ясно, вроде марксизма.

– Ага. Именно. Модерн исходил из презумпции исторического прогресса. Время двигалось вперёд, и чем дальше оно двигалось вперёд, тем меньше оставалось неразгаданных тайн; разработанная модерном наука один за другим снимала покровы секретности с бытия, вместе с тем ускоряя темп жизни. Модерн можно определить как расколдование мира и постоянное ускорение движения к цели.

– Простите... Но литература и искусство, которые принято называть модернистскими... Какое же там расколдование мира? Он становится всё более запутанным и необъяснимым. Разве нет?

– Обратная сторона

той же медали... Главной чертой модерна за всю его историю была эмансипация... освобождение всего и вся их-под власти законов, обычаев и предрассудков. От политической эмансипации до эмансипации художественных образов. Те высвобождались от необходимости быть вписанными в канон, от необходимости что-то обозначать. В пределе они стремились к полному отрыву формы от содержания. К "Чёрному квадрату" в живописи, к чистым листам в литературе, к молчанию в музыке.

– То есть модернизм в искусстве и в жизни - разные вещи?

– В этом, душечка, отличие так называемого "эстетического" молерна от "цивилизаторского". В обоих случаях цель была одна - эмансипация. И упрочение европоцентризма с его приматом свободы над культурой. Личности - над традицией.

– Ну хорошо... а постмодернизм?

– Постмодернизм... это очищение модернизма от его просветительских установок. Бинарная картина мира "хорошо/плохо" сменяется многополярной, локальное начинает значить больше, чем глобальное. История утрачивает смысл и цель - она упраздняется. Войны, революции, пассионарность, борьба за власть и прочие атрибуты истории теряют свою актуальность. Провозглашается динамическое равновесие несхожего - это ныне "глобализмом" зовётся. Противоречия снимаются за счёт признания их неизбежности. Это в общественном плане.

– А в культурном?

– Снимается с повестки дня культ гениального творца, уникальность художественного произведения. Вместо этого на первый план выдвигается заведомая вторичность, цитатность, многоязыкость. Всякий пафос уступает место скепсису, истина в конечной инстанции заслоняется множественностью истин... То есть, в культуре происходит то же, что и в обществе.

– А не назовёте пример постмодернистского творчества?

– Вот Щербаков, о котором я писал, - типичный постмодернист.

– Счастливые они там, в России... У них - постмодернизм. А у нас чёрт-те что и сбоку бантик.

– Ну не скажите...
– задумался Конрад.
– Можно ведь сказать и так: постмодернизм - это постгуманизм. Человек как автономная, самодовлеющая личность осознал свои границы и сам себя испугался. Идёт вселенский отказ от антропоцентризма... от "человекопупства", так сказать. Человек низведён до одного из элементов мироздания, ничем не лучшего, чем, допустим, деревья или звёздная пыль.

– Значит - надо защищать окружающую среду?

– Значит.

– Но где вы у нас видите защиту окружающей среды?

– В её избавлении от "человеческого, слишком человеческого"... У нас просто поняли это буквально и пошли по пути физического истребления человеков.

Маргарита недовольно пошлёпала губами - похоже, классический гуманизм был ей больше по душе. Но сказала она другое:

– Какой вы умный, Конрад. Вам бы в каком-нибудь университете преподавать...

– Таких умников - тьма, и все места в университетах заняты.