Остров традиции
Шрифт:
Следующий фрагмент диалога смахивал на монолог:
– Добавьте, что если же кто-то почему-либо не гнушался путём научного сотрудника или журналиста, то уж наверняка два-три решающих для становления личности года (а кто воевал - даже поболе) тянул армейскую лямку вместе с механизаторами, фрезеровщиками и домушниками...
– Допустим даже, что отдельным везунчикам непонятным образом удавалось вообще избежать зоны, казармы и малоквалифицированного ручного труда - так они всё равно были втянуты в рабоче-крестьянский социум: жили бок о бок с народом в одних коммуналках, сидели с народом за одной школьной партой, толклись с народом в одних и тех же очередях за одним и тем же дефицитом.
– Да уж, теперь интеллигент денно и нощно мог наблюдать столько занимавший
– И надо сказать, интеллигент смотрелся достойно. Внезапно в его тщедушном теле проснулись бесстрашие и крепость духа. Да-да, расхлябанный и мятущийся в светских салонах, он обретал себя в экстремальных ситуациях.
– Но, Профессор, - вот тут Конрад свернул с магистрального шляха и мысленно как бы подпрыгнул, - ведь в подсознании видевших это обычных смертных зарождался каверзный вопрос: а на чём, собственно, основана претензия этих задавак на своего рода избранничество, на обладание истиной в конечной инстанции, на духовное руководство нацией, в конце концов?
– Ещё бы! Рессентимент развился. Зависть вперемежку с мстительностью.
– Это у богоносца-то?
– Конрад нагнулся к самому лицу Профессора.
– Который в полном составе на святых угодников равнялся? За какие-то несколько лет - чуть ли не тотальная "совдепизация" менталитета. Непонятная метаморфоза...
– А потому что ничего наша интеллигенция не понимала в народе, - Профессор бесстрашно приподнял голову.
– Бесхребетный он оказался, без нравственного стержня. Всё его боголюбство в одночасье смыло...
– Но что ж, все наши философы, как один, заблуждались?
– съехидничал Конрад.
– По-моему, дело в следующем: в прежнюю эпоху духовная аристократия - с некоторыми оговорками - была в то же самое время привилегированным классом. Кратчайший путь наверх по социальной лестнице звался "образование", "просвещение" - в ту пору это были почти синонимы "просветления", "духовного развития". Повышая свой социальный статус, человек из народа почти наверняка заодно повышал и свой духовный уровень. И наоборот, повышая духовный уровень, мог вполне повысить социальный статус. Но вот явились новые баре, для которых Истина, Добро и Красота в традиционном понимании были классово-чуждой химерой. Новая система "образования" оказалась непримиримо враждебной всякому "духовному развитию". Старые баре в массе своей попали в первейшие босяки. А вчерашние голоштанники, чуть-чуть поколебавшись, интуитивно потянулись к новым барам...
– ...пошли к ним в лакеи да в холуи и постепенно переняли их своеобразную систему ценностей, - Профессор сказал это уже не лёжа, а сидя.
– Но не какие-то врождённые наклонности к лакейству-холуйству тому виной - просто социальная иерархия и ценностная иерархия в сформированном веками сознании народа прочно увязаны друг с другом. Кто в силе - у того и Правда.
– Интеллигент и при старом режиме всюду был белой вороной...
– А теперь окружающие не видят разницы между белой вороной и паршивой овцой - той, что всё стадо портит. Многие интеллигенты сразу зарекомендовали себя как никудышные работники - на новых рабочих местах. На лесоповале поэт по призванию никак не мог угнаться за лесорубом по призванию. Прирождённый философ при всём желании не мог управиться с отбойным молотком столь же ловко, сколь прирождённый асфальтоукладчик. Подчас из-за одного такого горе-умельца страдали показатели целого коллектива, чего коллектив (особенно в условиях зоны) простить не мог.
– Не всегда, не всегда... Сколько интеллигенция внесла рацпредложений, облегчивших жизнь простого труженика! Знаете, был такой Термен - он ещё "терменвокс" придумал, один из первых электромузыкальных инструментов... Так вот: благодаря его новациям производительность труда в лагере возросла в пять раз, а значит в пять раз и паёк вырос...
Явление Анны, указание на часы.
От Профессора уже не скрывали, что участок навещает представитель
Тем более, Конрад успокоил всех сообщением о том, что Поручик ни разу ни словом не обмолвился о своём интересе к образу мыслей Профессора - он мог и так удовлетворить его, подняв подшивки печатных изданий "переделочной" эпохи. А вот "логососы" интересовали его всерьёз, и Конрад был вынужден коротать с ними не один тёплый вечер.
– Вот что я не могу понять, - сказал Конрад в очередной беседе с неформалами.
– Вы же появились в этих краях недавно. Откуда вы могли знать Алису Клир?
– Мы от века здесь были, - ответили ему.
– Это Поручик тут без году неделя. А потом - слухами земля полнится. Тем более, слухами о хорошем человечке.
Конрад так и не понял, что ближе к истине - первая названная логоцентристами причина или же вторая.
– Что она тебя так занимает?
– спросили, наконец, неформалы.
– Ну положим, вот что...
– задумчиво ответил Конрад.
– Судя по газетной вырезке, её убили на её же собственном участке. На том самом, где сейчас обретаюсь я. Вправе я узнать, кто покусился на территорию моего обитания?
– Но ты же в курсе, ваш участок под крышей Органов - лишь с недавних пор.
– Почему убили именно её? И где были Анна с Профессором? И почему они как ни в чём не бывало живут на том же участке? Я бы так не мог...
– Нас как раз в момент убийства в посёлке не было, - подал вдруг голос обычно молчавший Курт.
– Будь мы здесь, ничего бы не случилось. А вот поговорил бы ты с поселковым сторожем. Он и в тот день здесь сторожил. Поставь ему бутылку - он тебе всё и поведает.
– Выходит, он пустил убийцу в посёлок?
– Не факт, - ответил Петер, поскольку Курт уже устал от говорения.
– Может быть, убил кто-то из поселковых. А потом чего тут можно устеречь? Сторож в своей будке сидит, а посёлок со всех сторон открыт всем ветрам.
– А что за человек... этот ваш сторож?
– Четыре ходки, - ответили ему. Это значило, что сторож четырежды был в тех местах, где водку не дают.
Водка оказалась загвоздкой. Где её взять? Весь посёлок хлестал самогон, и самогоном сторожа не удивить. Лишь дней через пять в эти края зарулил известный "логососам" офеня, и по блату спустил Конраду внеочередной пузырь. И то - запросил за него немыслимую цену, так что пришлось предложить взамен том Шопенгауэра - что ещё было за душой-то, не считая застиранных носков? Конечно, никакой надежды на знакомство офени с родным языком Шопенгауэра, равно как и на знакомство с самой его личностью не было. Но к удивлению Конрада коробейник выказал живейший интерес к желчному нелюдимому немецкому философу, сказав, что за много-много вёрст отсюда у него есть клиент, который с ногами и руками оторвёт подобный товар. Так Конрад нежданно-негаданно ненадолго оказался счастливым владельцем всамделишной "Пшеничной", но вечером того же дня расстался с ней в крохотной сторожке у сломанного шлагбаума на въезде в посёлок. Кстати, он вспомнил, что когда два месяца назад сам въезжал сюда на бицикле, сторож ни в какую не желал его пропускать и пришлось ему лишиться своего армейского ремня. Таким образом, общение со сторожем было для Конрада в высшей степени разорительным, и потому он решил впиться в старика клещём и вытащить из него максимум сведений.