Остров живого золота
Шрифт:
Хохот усилился.
– Это я для острастки, Никита, – сказал Махоткин.
– Ну вот что, старшина, – посерьезнел Свят, – буханку хлеба мичману вернуть за счет… – Он запнулся, глядя на понурившегося Калабашкина. – А, черт!.. За общий счет… А Калабашкина почаще назначай в наряд на кухню и проследи, чтоб сыт был. Я с него теперь за двоих спрошу.
Со стороны лагеря с чемоданчиком в руке подошел офицер. Был он выше среднего роста, поджар и строен. Короткие прямые брови сужали и без того худощавое лицо, бледное, без признака загара.
– Инженер-капитан Толоконников, – доложил он Святу, сразу
– Слыхал. Из штаба звонили, – отозвался Свят не очень любезно. – Знакомьтесь, наш политрук.
– Замполит, очевидно? – уточнил Толоконников.
– Это я и имел в виду, – буркнул Свят.
Калинник с удовольствием пожал Толоконникову руку. Новый зампотех понравился с первого взгляда. Держался он просто, но с достоинством, видно, знал себе цену.
«Инженер, – подумал Калинник. – Вот каких людей к нам начали направлять. Следовательно, уже не на словах, а на деле придают отряду особое значение».
– А что здесь, собственно, происходит? – поинтересовался Толоконников, оглядывая солдат, сидевших и стоявших в самых живописных позах. – По какому поводу коллективное веселье?
Свят сдвинул брови:
– Ничего особенного… Беседуем.
Незаметно подкрался вечер, подсинил сопки, расположился между деревьями, затопив темнотой тайгу, вплотную подступавшую к лагерю. Палатки едва различались серыми пятнами, а море угадывалось лишь по глухому шуму прибоя, доносившемуся с залива. Разожгли костры. Свят не возражал: маскировки пока не требовалось.
На смену удушливой жаре пришла ночная прохлада. Только что закончился ужин, и измотанные за день солдаты сгрудились у огня.
– Товарищ капитан, спели бы, – попросил Махоткин Толоконникова.
Все уже успели узнать, что новый заместитель обладает приятным голосом. В день его прибытия Махоткин, страстно любивший музыку, увидев у офицера гитару, спросил:
«Не сыграете ли для ребят, товарищ инженер-капитан?»
«Охотно», – согласился Толоконников, чем сразу покорил старшину.
Репертуар у него был разнообразный, но предпочитал Толоконников песни военных лет, вызывавшие особенно бурное одобрение слушателей.
В разгар импровизированного концерта подошел Свят, постоял несколько минут. Затем не то одобрительно, не то иронически заметил:
– Вот тебе, политрук, помощник по части солдатского досуга, – помолчал и добавил: – А ничего, артист!.. Кабы чему другому был еще обучен… Ну, ну, веселите бойцов!
С тех пор Толоконников часто по вечерам брал гитару, и ее переборы долго звучали на опушке леса, где Свят отвел место для «политико-развлекательной» работы. Здесь разбросали несколько бревен и сделали стол на козлах.
…Кто-то сбегал в палатку, принес гитару. Толоконников, наклонив голову и прислушиваясь, взял несколько аккордов, потом начал подтягивать струны. Делал он это неторопливо, священнодействуя. Все терпеливо ждали.
– Что споем?
– Если можно, мою любимую, – попросил Махоткин.
Толоконников снисходительно улыбнулся. Старшина сразу не пришелся ему по вкусу. Он чем-то походил на Свята, во всем подражал тому, а с командиром у Толоконникова установились странные отношения, в которых он пока сам до
Настроив гитару, Толоконников тронул струны. У него был негромкий баритон, и пел он с удовольствием. По сонному лесу, не будя его, а лишь баюкая, поплыла знакомая мелодия: «С берез, неслышен, невесом, слетает желтый лист…»
Махоткин пристроился прямо на земле. Он смотрел на гитариста влюбленными глазами и пытался подпевать. Зная слова решительно всех песен, старшина воспроизводил их на один мотив – средний между «Конармейской» и «Муркой» – и всегда в маршевом ритме. Подсмеиваясь над собой, Махоткин говорил: «Я раньше только для дров пел…» До войны Трофим работал в леспромхозе на Урале и гонял плоты по быстрым порожистым горным речкам. Перед всеми, кто умел петь, он преклонялся, испытывая к обладателю голоса особое почтение.
К костру тихо подошла Лида Якименко. Усталым движением стянула пилотку с головы. Толоконников вскочил.
– Садитесь, Лидочка! – галантно предложил он и тут же осекся: обращение прозвучало слишком интимно. – Виноват, товарищ лейтенант медицинской службы! – торопливо, но не без иронии поправился он.
– Ой, что вы, товарищ капитан, – смутилась Лида, – я постою.
– Нет уж! – воскликнул Толоконников. – За кого вы нас принимаете? Дама, единственная в мужском обществе, не может стоять, когда остальные расположились с неслыханным комфортом…
– Вы – мои боевые товарищи, а не кавалеры. Разве не так?
– Да, конечно, – согласился Толоконников. Едва уловимая насмешливая нотка, прозвучавшая в ее голосе, не понравилась. Но он предпочел этого не заметить. – Просто все хотят, чтоб вам было удобно. Согласитесь принять дружеский знак внимания.
– В таком случае не могу отказаться. Вежливость – доблесть мужчин, – ответила Лида.
«Язва она, видимо, порядочная», – отметил про себя Толоконников. Худенькая Лида была не в его вкусе. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба.
Толоконников не считал себя донжуаном. В таком поведении он видел офицерскую доблесть, переданную, как ему казалось, по наследству из военного прошлого, когда лихие гусары не считали зазорным покорять налево и направо женские сердца. И с каждой очередной победой он как бы заново самоутверждался.
Инженер-капитан был холостяком. Тридцать, считал он, еще не тот возраст, когда непременно обзаводятся семьей. Вокруг так много красивых женщин… Например, Юлия Лозинская, переводчица, недавно прибывшая к ним в штаб. Ее женственность, подчеркнутая военной формой, уверенная манера держаться привлекали внимание мужчин. Не избежал этой участи и Толоконников. Жаль, времени оказалось мало. Сообщение об отъезде пришло внезапно, и он решил форсировать события. Но Юлия мягко отвела его руки и с улыбкой сказала: «Такие темпы хороши лишь при наступлении на врага, Эдуард!» Впрочем, особой суровости в ее голосе, как показалось, не было. И Толоконников уехал с уверенностью, что сумел произвести впечатление. К тому же было приятно – Юлия придумала ему новое имя.