Остров
Шрифт:
Мокеро склонился к руке Инкия.
— Я люблю тебя, Повелитель!
Прошло всего четыре минуты с момента старта, когда стрелка энергемометра вдруг щелкнула и остановилась на нуле. В ту же секунду затих вой двигателя. Стало неестественно тихо. И жутко. Небо давило сотнями километров пустоты. Ракета дернулась и начала падать вниз, возникло неприятное ощущение в желудке.
— Проклятье! — закричал, не веря своим глазам, Воолий. — У нас кончилась энергия!
— Как же так? — вслушиваясь в свистящие завывания рассекаемой атмосферы,
— А знаешь что? — вдруг понял Воолий. — Инкий решил отделаться от меня и разрядил аккумулятор.
— Этого не может быть! — горячо воскликнула атлантка. — Инкий не способен на это! И зачем?
— Я стал мешать ему. Ему захотелось полной и нераздельной власти, а я стоял на его пути.
— Но почему ты думаешь, что это он, а не кто-нибудь из уру? Мокеро, например? Ведь он должен ненавидеть нас!
— Мокеро дикарь. Он не сможет даже открыть магнитного замка, не говоря уже о том, чтобы разрядить энергемометр. Такое мог сделать только атлант. Проклятье!
В иллюминаторах замелькали оранжевые сполохи. Падение ускорялось. Десять тысяч метров, шесть, четыре, две, одна. Пятьсот метров!
— Катапультируемся! — заорал Воолий, нажимая на кнопку катапульты. Мощнейшая пружина вытолкнула его кресло наружу, над Атлантикой забелел купол парашюта. Второй так и не появился. Герра не стала покидать ракету.
Воолий упадет в море. А утром доберется до острова, одного из тех, что мы называем Канарскими. Там жили дикари, и они приняли вынесенного волнами человека. Он был высок, светловолос и голубоглаз. Он был прекрасен, словно луч света, и силен, словно морской шторм. Он стал вождем племени, женщины боготворили его. Он проживет на острове тысячи лет, сходя с ума от скуки и бессильной ярости. Ярость давала ему огромную силу мышц, и он повергал своих соперников, а они были редки, одним ударом кулака. Ярость давала ему огромную силу мужчины, и он любил сотни женщин сразу, постепенно заселив остров своими детьми. Он создал государство, великое государство. Почти такое, как Город сыновей Солнца. Островитяне тоже считали себя детьми Солнца. Они создали великолепные дворцы.
Воолий мог быть спокоен перед историей. Он измарал в ней свою страничку. Но его душила ярость, не находящая выхода. Он искал врагов, могущих дать выход этой ярости, но не находил их. Он пил кровь, но не мог утолить ненасытной жажды. Кровь была слишком пресной. Он решил подсолить ее и укротить океан. Великий седой океан. Огромный и вечный, словно Космос. Воолий вошел в волны и поплыл навстречу Солнцу. Он заплыл слишком далеко. Он не смог вернуться. Или не захотел.
Созданное им государство существовало еще тысячелетия.
Дети Солнца были высоки, светловолосы и голубоглазы. Словно пришельцы из другого мира. Они не доживут до наших дней. Их истребят конкистадоры — люди с золотыми слитками вместо сердца. Конкистадоры нарекут их гуанчами и заставят мыть золото. В земле, которая знала лишь Солнце и море, дети Солнца исчахнут, словно лишенные
Их страничку в истории сотрет Вечность. От них останется лишь несколько фраз, сказанных последним из детей.
Вот они, эти строки:
«Отцы наши говорили, что бог, поселив нас на этом острове, потом позабыл о нас. Но однажды он вернется вместе с Солнцем, которому он велел рождаться каждое утро и которое нас и породило».
О небо, как преданы они были своему богу! Как трепетно ждали его возвращения! Как подолгу всматривались своими голубыми глазами в узкую полоску, где пена моря мешается с голубизной неба — линию горизонта, бесконечную, словно Вечность.
Они ждали своего бога, но пришел другой, тоже с голубыми глазами и с неуемной жаждой золота. Он принес смерть.
И ветер разметал сгоревшие страницы истории.
Чарующие марсиане Бредбери — они были смуглые и золотоглазые. Но их не было! Они порождены гениальной фантазией Певца ближнего Космоса.
А вот гуанчи были. Они были светловолосые и голубоглазые. Они поклонялись Солнцу.
Раздражение сравнимо с энергетическим импульсом. Оно накапливается постепенно, незаметно, неотвратимо и разряжается мгновенной вспышкой. Гнев и брызжущая слюной ярость!
Русий был заряжен в этот день с самого утра. Встал он с левой ноги. Нерасторопный слуга разбил крышку любимого фарфорового кувшина. Русий, верный своему принципу — не выказывать гнев по пустякам, — сдержался, но потемнел лицом. Солнце казалось тусклым, птицы в дворцовом саду кричали слишком громко. Даже сок, блестевший искорками льда, и тот показался слишком теплым.
Плохое настроение было немного развеяно зрелищем тренировки гвардейцев — он наблюдал за ними из окна своей каюты. Бравые парни под предводительством Есония ловко орудовали мечами, пробивали копьями массивные, набитые стружкой манекены, а кулаками — толстенные доски.
Чувствуя, что настроение начало меняться к лучшему, Русий двинулся в зал Совета.
Повестка заседания была как всегда совершенно идиотской! Вначале долго и нудно распинался Бульвий, требовавший… Впрочем, чего он только не требовал! И дополнительных лодок для перевозки через каналы, и новых тресвиров, и дополнительных пайков для вернувшихся с лова моряков. Все эти вопросы он мог вполне решить сам, но нужно было знать Бульвия, постоянно подчеркивающего сложность и важность работы Начальника Города. В конце концов он обрушился с претензиями на Крима:
— Я три дня подряд посещал Дом Воспроизводства и за все это время не встретил там ни одной новой девушки. Мне кажется, Крим совсем забросил свои обязанности! (Помимо исполнения должности гиппарха Крим контролировал работу Дома Воспроизводства).
Желчный и острый язык Крима мгновенно нашелся с ответом:
— Смотри, не истощи себя!
Все захохотали, а Бульвий забормотал, оправдываясь:
— Я хожу туда с инспекциями…
Если бы Бульвия отшил кто-нибудь другой, настроение Русия наверняка бы улучшилось, но это сказал Крим, и Главный Управитель разозлился еще больше.