Осуждённые грешники
Шрифт:
Он просто мужчина, ради всего святого. Конечно, мужчина с печально известной фамилией, окруженный телохранителями, которые могли бы разрубить меня на куски и запихнуть в мой чемодан, но, тем не менее, мужчина. И под поверхностью все они, блять, одинаковы.
Я прислоняюсь к барной стойке и провожу своим кулоном вверх-вниз по цепочке. Игра. Точно. Я выбираю наименее убогую тактику и надеюсь на лучшее.
— Это не столько игра, сколько... викторина.
Дэн ставит на стол два напитка.
— Поменял напиток?
— Поменял твой. Мартини с лимонными каплями сложнее захлебнуться.
— Восхитительно, — сухо парирую я.
Мне было наплевать на выпивку. Кроме того, у меня есть подозрение, что если я сделаю хотя бы глоток, есть большая вероятность, что я проснусь прикованной к батарее где-нибудь в темноте и сырости.
— Викторина. Расскажи мне больше.
— Пять вопросов. Если ты ответишь на любой из них неправильно, я заберу твои часы.
Он приподнимает бровь и ухмыляется таким образом, который я уже успела возненавидеть.
— А если я отвечу правильно?
— Не ответишь.
Грубоватый смешок срывается с его губ, и когда он потирает свои большие руки, его бриллиантовые запонки дразнят меня. Как я раньше не поняла, кто он?
— Ты самоуверенная штучка.
Штучка. Дрожь недовольства пробегает по моему позвоночнику. Малышка попадает в ту же категорию, что и милая и дорогая. Покровительственные выражения, используемые мужчинами, чтобы сбить женщин с толку.
Это заставляет меня хотеть обобрать его карманы так сильно, как я только могу.
— Давай начнем.
Он, конечно, уверен в себе.
— Ты не хочешь услышать подвох?
— Есть подвох?
— Всегда есть подвох, — говорю я спокойно, игнорируя то, как его голос становится мрачнее. — Ни один из моих пяти вопросов не является вопросом с подвохом. На самом деле, ответ на каждый из них очень прост. Однако подвох в том, что ты должен отвечать на каждый вопрос неправильно. Если ты ответишь правильно, ты проиграешь, и я получу эти прекрасные часы с твоего запястья, — я протягиваю руку в промежуток между нами. — Они бы хорошо смотрелись на мне, ты так не думаешь?
Он рассматривает мою руку с легким безразличием, затем поднимает взгляд на меня. Нетерпение мерцает, как пламя, в его радужках.
— Ладно.
— Ты играл в эту игру раньше?
Его напиток на полпути к губам, когда он останавливается.
— С твоей стороны было бы неумно держать меня за дурака, дорогая.
Дрожь пробегает по мне.
— Мы ещё не начали. Ты можешь ответить правдиво.
Он на мгновение задумывается, затем глотает и ставит стакан на стойку.
— Тогда нет, не играл.
По моей коже пробегает пьянящий порыв, смесь возбуждения и опасности.
— Вопрос первый. Где мы
Он колеблется.
— На луне.
— Вопрос второй. Какого цвета мои волосы?
Его взгляд скользит вверх, к моему неряшливому пучку на макушке. У него перехватывает горло, и он бормочет что-то, что едва слетает с его губ. Что? Но прежде чем я успеваю придать этому значение, он выпаливает ответ.
— Синего.
— А какого цвета твои волосы?
— Блондинистые.
— Блять, а ты хорош, — бормочу я, заправляя выбившуюся прядь за ухо.
— Я хорош во многих вещах.
Хрипловатый намек в его тоне заставляет мой пульс на секунду остановиться. Что-то теплое касается моего колена, и когда я смотрю вниз, я понимаю, что это его собственное. Он сидел так близко минуту назад?
Не обращая внимания на жар, бросающийся в лицо, я продолжаю.
— Хорошо, сколько вопросов я тебе задала?
Он барабанит толстым пальцем по барной стойке в три раза медленнее, чем бьется мое сердце. Он проводит костяшкой пальца по всей длине своей скулы, прежде чем сказать окончательно: — Двенадцать.
Я выдыхаю так сильно, что выбившиеся волосы, обрамляющие мое лицо, трепещут.
— Дерьмо, — бормочу я себе под нос, осматривая комнату.
Рафаэль смотрит на меня с тихим ликованием. Он берет стакан, медленно вращая жидкость запястьем.
— Жарко?
— Да, потому что ты жульничаешь, — огрызаюсь я в ответ.
Водоворот прекращается.
— Прости?
По холодку, сквозящему в его словах, я понимаю, что ответить, что извинения приняты, было бы не самым умным решением.
— Ты слышал. Ты жульничаешь.
Он ставит стакан на стол.
— А ну повтори, — мягко говорит он, но его взгляд совсем не мягкий.
Я борюсь с желанием извиниться, даже если это просто для того, чтобы снять напряжение, нарастающее у меня под грудной клеткой, но это сработает, только если я удвою усилия.
— Я сказала, что ты жульничаешь. К тому же лжец.
Его челюстные мышцы сводит спазмом.
— Лжец.
— Ага. Ты говорил мне, что раньше не играл в эту игру, но ты играл, не так ли?
— Я уже говорил тебе, что нет.
Проходит секунда. Она превращается в две. Мы смотрим друг на друга, пока густое и липкое осознание просачивается в маленькую щель между нами.
Это был мой пятый вопрос.
Интересно, слышит ли он биение пульса у меня на висках или неровное дыхание. Если он и слышит, то по суровым чертам его лица этого не видно.
Я люблю побеждать. Ощущение того, что ты попала в цель, вызывает привыкание, как любой наркотик. Но сегодня вечером мой кайф улетучивается от ощущения смыкающихся стен. Когда я поднимаю глаза, с нарастающим ужасом понимаю, что это не стены, а команда безопасности Рафаэля, образующая вокруг нас медленно движущийся круг.