От Апеннин до Анд
Шрифт:
Но тут же приподнялась снова и восклицала, обезумев от радости, покрывая поцелуями сына:
— Как ты здесь? Откуда? Это ты?! Как ты вырос! Ты один? Ты здоров? Неужели это ты, Марко? Не сон ли это? Боже мой! Говори…
Но тут же, уже другим голосом, обращаясь к врачу, заговорила отрывисто:
— Сейчас, скорее, доктор! Я должна выздороветь! Я готова! Не теряйте ни минуты! Уведите Марко так, чтобы он не слышал… Марко, дорогой мой, это пустяки! Ты мне всё расскажешь. Поцелуй меня ещё раз. А теперь иди… Я готова, доктор!
Марко
Синьор Мекинес пытался увести Марко в самую отдалённую комнату, но это оказалось невозможным: мальчик словно прирос к полу.
— Что такое? — спрашивал он. — Что с моей матерью? Что с ней будут делать?
Мекинес, осторожно подталкивая мальчика, говорил ему:
— Слушай, что я тебе скажу. Твоя мать больна, ей надо сделать маленькую операцию. Я всё тебе объясню. Пойдём.
— Нет! — воскликнул мальчик упираясь. — Я останусь здесь. Объясните мне здесь!
Инженер продолжал уговаривать Марко, стараясь увести подальше. Мальчик дрожал от испуга.
И вдруг ужасный крик, точно крик раненного насмерть, раздался по всему дому.
В ответ на это, словно эхо, мальчик закричал таким же отчаянным голосом:
— Мама умерла!
Врач, появившись на пороге, сказал:
— Твоя мать спасена!
Мальчик с минуту смотрел на него, потом, рыдая, бросился к его ногам:
— Благодарю вас, доктор!
Но доктор жестом велел ему подняться.
— Встань, — сказал он. — Это ты, юный герой, спас жизнь твоей матери!
ЧИЧИЛЬО
В дождливое мартовское утро мальчик, одетый в крестьянское платье, промокший, весь в грязи, с узелком подмышкой, подошёл к привратнику одной из больниц в Неаполе. Он передал ему письмо и спросил о своём отце.
Это был красивый мальчик, смуглый, с задумчивыми глазами и полными полуоткрытыми губами, из-за которых виднелись необыкновенно белые зубы. Мальчик пришёл из деревни, расположенной в окрестностях Неаполя. Год назад отец его отправился во Францию искать работы и, вернувшись в Италию, заболел. Oil едва успел написать несколько строк семье, чтоб сообщить ей о своём приезде и о том, что лежит в больнице в Неаполе.
Узнав об этом, жена его пришла в отчаяние. Она не могла тотчас же ехать к мужу: у неё был грудной ребёнок, да к тому же заболела маленькая дочка. Тогда она решила отправить в Неаполь старшего сына. Она дала ему письмо с адресом больницы, немного денег на дорогу и велела хорошенько смотреть за отцом, за «татой», как говорят в тех местах.
Мальчик прошёл пешком десять миль.
Привратник посмотрел на письмо, подозвал одного из больничных служителей и поручил ему проводить мальчика к отцу.
— Как зовут твоего отца? — спросил служитель.
Мальчик дрожал от страха. Он боялся, что узнает сейчас какую-нибудь
Служитель не мог вспомнить, кто это, и сказал:
— Ты говоришь, старый рабочий, который приехал издалека?
— Да, рабочий, — ответил мальчик, которому становилось всё страшнее. — Рабочий, но не очень старый. Приехал издалека, да…
— Когда он поступил к нам в больницу? — продолжал спрашивать служитель.
Мальчик заглянул в письмо:
— Дней пять назад, кажется.
Служитель немного подумал, потом вдруг как будто вспомнил.
— А! — сказал он. — Четвёртая палата, самая последняя койка.
— Он очень болен? Что с ним? — с тревогой спросил мальчик.
Служитель посмотрел на него и ничего не ответил. Потом сказал:
— Пойдём со мной.
Они поднялись по лестнице, пошли по широкому коридору и в конце коридора остановились у открытой двери, ведущей в большую комнату. В комнате в два ряда стояли больничные койки.
— Пойдём, — сказал служитель, входя в комнату. Мальчик собрался с духом и вошёл за служителем, робко оглядываясь по сторонам. Он смотрел на бледные, изнурённые лица больных. Одни больные лежали с закрытыми глазами, и ему казалось, что они умерли; другие пристально смотрели куда-то широко открытыми глазами, и казалось, что они боялись чего-то. Некоторые громко стонали, совсем как дети. В комнате было почти темно, воздух был пропитан острым запахом лекарств. Две сестры милосердия бесшумно двигались между койками, подавая больным лекарства.
Служитель прошёл в самую глубь комнаты, остановился у изголовья одной койки, отдёрнул занавеску и сказал:
— Вот твой отец.
Мальчик заплакал, уронил узелок и припал головой к плечу больного; потом взял его за руку, которая неподвижно лежала поверх одеяла. Больной не шевельнулся. Мальчик встал, взглянул на отца и снова заплакал. Тогда больной посмотрел на него пристальным взглядом и, казалось, узнал его. Но губы его не шевельнулись — он не сказал ничего.
Бедный тата, как он изменился! Мальчик никогда бы не узнал его. Волосы у него поседели; борода выросла; лицо распухло и было какого-то кирпично-красного цвета; кожа стала блестящей, вся натянулась; глаза заплыли; губы вздулись — его совсем нельзя было узнать. Только лоб и брови как будто напоминали отца. Больной тяжело дышал.
— Тата, тата мой! — сказал мальчик. — Это я, ты не узнаёшь меня? Я Чичильо, твой Чичильо! Я приехал из деревни, меня мать послала. Посмотри на меня хорошенько. Ты не узнаёшь меня? Скажи мне что-нибудь…
По больной, после того как он так пристально посмотрел на мальчика, закрыл глаза.
— Тата! Тата! Что с тобой? Это я, Чичильо, твой сын.
Больной лежал неподвижно и тяжело дышал.
Тогда мальчик, всё ещё продолжая плакать, взял стул, сел у постели больного и, не сводя с него глаз, стал ждать.