От Апеннин до Анд
Шрифт:
«Нет, я не скажу тебе ничего, папа. Я буду хранить свою тайну, чтобы работать для тебя. Я знаю, что огорчаю тебя, но я постараюсь как-нибудь вознаградить тебя за это. А в школе я буду учиться так, чтобы непременно перейти в следующий класс. Теперь самое важное — помочь тебе заработать на жизнь и облегчить труд, который убивает тебя».
И Джулио продолжал писать адреса. Снова прошло два месяца отчаянных усилий сына и горьких упрёков со стороны отца. Самое худшее во всём этом было то, что постепенно отец становился всё холоднее к сыну и почти не разговаривал с ним. Казалось,
И Джулио всё это очень хорошо видел, мучился этим и часто, когда отец отворачивался от него, смотрел вслед ему печально и нежно.
Он похудел, побледнел и всё больше и больше запускал свои школьные занятия. Он очень хорошо понимал, что всё это надо кончить, и каждый вечер повторял себе:
«Сегодня я не встану больше».
Но как только часы били двенадцать, — в ту самую минуту, когда надо было выполнить своё намерение и не вставать, 6н вдруг начинал испытывать угрызения совести. Ему казалось, что он не хочет выполнять свой долг, что он отнимает лиру у отца и у всей семьи. Он вставал, поспешно одевался, думая о том, что как-нибудь ночью отец может проснуться, застать его за работой или догадаться об обмане, пересчитывая написанные адреса. Тогда всё кончится очень просто, и ему не надо будет ничего предпринимать. Он чувствовал, что у него не хватает сил сознаться.
Вот так всё и продолжалось.
Но однажды вечером, за ужином, отец сказал такие слова, которые заставили Джулио окончательно решиться. Дело было так.
Мать посмотрела на Джулио; ей показалось, что он выглядит хуже обыкновенного, что он похудел и побледнел.
— Джулио, ты болен? — спросила она. Потом, обратившись к отцу, тревожно сказала: — Джулио болен. Посмотри, какой он бледный!.. Джулио, дорогой мой, что с тобой?
Отец мельком взглянул на сына и сказал:
— У него нечистая совесть, а от нечистой совести — плохое здоровье. Он не был таким, когда был хорошим учеником и любящим сыном.
— Но он болен! — воскликнула мать.
— Мне всё равно теперь, — ответил отец.
Слова эти были ударом ножа в сердце бедного мальчика. О, так ему теперь всё равно? И это говорит отец, который ещё так недавно волновался, когда Джулио только начинал немного кашлять! Значит, отец уже не любит его, он умер в сердце отца.
«Ах, нет, папа! — думал Джулио, и сердце его сжимала тревога. — Теперь всё кончено! Без твоей любви я не могу жить, я верну твою любовь; я расскажу тебе всё, не буду обманывать тебя и буду учиться, как учился раньше. Пусть будет что будет, только бы ты снова полюбил меня. На этот раз я твёрдо решился».
И всё-таки, когда наступила ночь, Джулио, по обыкновению, проснулся ровно в двенадцать часов. Это уже вошло у него в привычку.
Ему захотелось в последний раз взглянуть в тишине ночи на маленькую рабочую комнату, где он так много трудился, с сердцем, исполненным любви и нежности.
А когда он сел за маленький стол с зажжённой на нём лампой и увидел на столе стопку белых бандеролей, на которых больше никогда не придётся ему надписывать адреса — а он знал эти адреса
Джулио успокоился. Он начал писать. И число написанных адресов на бандеролях росло. Вот он слышит там, внизу, на тихой улице, мерные шаги полицейских, вот застучали колёса кареты и вдруг затихли, вот немного спустя послышался скрип медленно проезжающих телег. А потом наступила глубокая тишина, прерываемая время от времени далёким лаем собаки.
Джулио всё писал и писал…
В это самое время за стулом его стоял отец. Он проснулся от стука упавшей книги и подошёл к двери; шум проезжавших телег заглушил его шаги, заглушил скрип отворяемой двери. И вот он стоял теперь за стулом сына, и его седая голова склонилась над головой мальчика. Он смотрел на то, как бегает перо в руках сына, надписывая адреса, и в одно мгновение догадался обо всём, понял всё, вспомнил всё. Великая нежность, раскаяние охватили его душу, и он стоял как пригвождённый за стулом сына.
Вдруг Джулио громко вскрикнул — чьи-то руки судорожно обнимали его голову. Он узнал отца.
— Папа, папа, прости, прости меня!
— Нет, ты прости меня! — говорил отец, рыдая и целуя сына. — Ты прости меня! Я понял всё, я знаю всё, мой дорогой мальчик, и это я должен просить у тебя прощения! Пойдём, пойдём со мной!
И он повёл, вернее — понёс его на руках, к постели проснувшейся от шума матери.
— Обними и поцелуй скорее сына, который все эти месяцы не спал по ночам и работал за меня, а я мучил его и терзал ему сердце — ему, который зарабатывал нам на хлеб!
Мать обняла Джулио, прижала его к себе и долго не могла говорить от волнения. Потом сказала только:
— Ложись скорее спать, мой мальчик! Иди спать, отдохни.
Отец взял его на руки, понёс в комнату, уложил в постель, поправил подушку, укрыл одеялом.
— Спасибо, папа, — говорил Джулио, — спасибо! Иди и ты спать, папа, мне так хорошо! Иди спать, папа.
Но отец не хотел уходить; он остался сидеть у постели сына, взял его за руку и сказал:
— Спи, спи, мой сыночек!
И Джулио, усталый и счастливый, заснул наконец и спал много часов подряд. Первый раз за все эти месяцы он спал спокойным сном и видел весёлые сны. А когда проснулся и открыл глаза, то увидел солнце, которое светило уже давно, и почувствовал, а потом и увидел рядом с собой на подушке седую голову отца. Отец просидел у его кровати всю ночь и спал теперь, положив голову на подушку сына.