От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации

Кагарлицкий Борис Юльевич

Гораздо более острой проблемой для британской гегемонии оказалась революция во Франции и последовавшая за ней беспрецедентная экспансия империи Наполеона.

ОТ ДЕМОКРАТИИ К ИМПЕРИИ

В XVII–XVIII веках английская и французская модели развития капитализма — по крайней мере, на политическом уровне — выглядят прямо противоположными. Если в Англии буржуазия передоверяет свои дела государству, то во Франции правительство поручает свои дела буржуазии. И в том, и в другом случае нарождающийся буржуазный класс не оказывается в проигрыше, получая заказы и прибыли, однако и в том, и в другом случае возникает проблема контроля.

В Англии монархия Стюартов пытается освободиться от контроля буржуазии, в то время как во Франции буржуазия пытается избавиться от контроля монархии. В итоге революционные процессы, разворачивающиеся в двух странах,

прямо противоположны друг другу. Поражение Фронды, произошедшее в XVII веке на фоне успехов лондонского парламента, закрепило противоположность английской и французской политической модели. Английский парламент защищается от посягательств на его права, и лишь в ходе борьбы, вынужденно переходит к наступательным действиям, тогда как во Французской революции, 100 лет спустя, сразу же начинается наступление на монархию. Английская революция оказывается до известной степени консервативна (и эти ее консервативные черты в еще большем, почти карикатурном масштабе воспроизводит американская революция). Напротив, Французская революция с самого начала разворачивается как радикальное, новаторское движение. Ее радикализм был также предопределен и ее сравнительным запозданием по сравнению с английской. Не только потому, что происходила она у условиях более развитого капитализма, но и потому, что французская буржуазия на более раннем этапе упустила шанс направить политическое развитие более или менее по английскому руслу.

На протяжении почти всего XVIII века можно наблюдать, как начинания версальского двора терпят крах одно за другим. Франция не может стать просвещенной монархией не потому, что буржуазия слаба, а наоборот, потому, что этот класс слишком силен и выдвигает слишком высокие требования, на которые правительство и традиционная аристократия не могут согласиться при всей своей искренней готовности идти навстречу интересам капитала. Власть пытается, как часто бывает, разрешить внутренние противоречия за счет внешней экспансии — война с Англией должна увеличить для Франции ее долю мирового рынка и тем самым удовлетворить аппетиты буржуа, не жертвуя положением аристократии. Однако войны эти заканчиваются поражениями. Парадоксальным образом, именно несчастный Людовик XVI, окончивший жизнь на гильотине, был единственным из Бурбонов, кому удалось выиграть войну против Англии.

Война за независимость Соединенных Штатов завершилась успешно для последних в значительной мере благодаря вмешательству Франции. Если бы не французский флот, затруднявший операции британцев в Америке, не экспедиционный корпус маркиза Лафайета и, главное, если бы не французские военные операции на многочисленных второстепенных театрах военных действий, мешавшие англичанам сконцентрировать силы и ресурсы в Северной Америке, восставшим колонистам вряд ли удалось бы добиться независимости. Максимум, на что они могли бы рассчитывать — это более или менее приемлемые условия компромисса с метрополией.

Каждое новое столкновение с Англией оказывалось для французской монархии все более фатальным. Война за Австрийское наследство завершилась с неопределенным результатом (единственным бесспорным победителем была Пруссия Фридриха Великого, захватившая Силезию), Семилетняя война закончилась разгромом Франции, но именно война за независимость американских колоний, формально принесшая Бурбонам победу, обернулась для страны окончательной катастрофой.

Парижский мирный договор 1783 года мало что дал Франции. Возвращение Сенегала никак нельзя было считать достаточным призом в конфликте, принесшем огромные траты и потери. Это был очевидный провал государства с буржуазной точки зрения. В экономическом плане итоги войны были катастрофическими. Торговля в очередной раз пострадала. Флот понес колоссальные потери. Английский журнал не без злорадства констатировал в 1783 году. «Французы, кредитовавшие американцев, сейчас сами банкроты» [987] .

987

The Political Magazine and Parliamentary, Naval, Military and Lottery Journal, vol. 5, July 1783, p. 84.

Чудовищный бюджетный дефицит, которым обернулась война для Франции, стал одной из причин, принудившей Людовика XVI созвать в 1789 году Генеральные Штаты, что и послужило началом революции. Позднее король признавал эту войну своей важнейшей ошибкой и жаловался, что в войну его втянули министры, которые «отчасти воспользовались моей молодостью» [988] .

Таким образом, французская революция, хоть и была порождена внутренним кризисом Старого режима и растущими

социальными противоречиями внутри страны, оказалась вполне закономерным результатом неудачи в ходе глобального противостояния с Англией. Революции довольно часто происходят после проигранной войны (так было и в дни Парижской Коммуны, и в России 1905 или 1917 года, в Германии 1918 года). Великая французская революция произошла после войны выигранной. Но эта победа не сильно отличалась от поражения.

988

Цит. по: Французский ежегодник 2008, с. 116.

Неспособность Старого режима использовать поражение Британии в своих интересах, с точки зрения буржуазии, несомненно, должна была восприниматься как доказательство его несостоятельности даже в большей степени, нежели непосредственное поражение в Семилетней войне. В свою очередь новый революционный режим, как и последовавшая за ним империя Наполеона Бонапарта, продемонстрировали способность к победоносной экспансии, на которую абсолютистская Франция была органически неспособна.

Однако прежде, чем буржуазия смогла воспользоваться плодами перемен, ей пришлось столкнуться с новой опасностью, быстро затмившей все проблемы, с которыми она сталкивалась при Старом режиме.

Возвращение на сцену средневекового сословного представительства в лице Генеральных Штатов как будто мистическим образом выпустило на волю духов прошлого. Массы, ранее подавленные и в лучшем случае восторженно следовавшие за своими буржуазными лидерами, внезапно обрели собственный голос. И это был голос классовой ненависти. Картины революционного Парижа конца XVIII заставляют вспомнить городские восстания Марселя и Кабоша. Но на сей раз исход борьбы оказался противоположным: королевская власть рухнула в кровавых конвульсиях.

Старый режим был слишком силен, а верхи буржуазии слишком коррумпированы им и связаны с ним, чтобы осуществить необходимые изменения в политической системе без участия масс. Но в итоге сменившая Старый режим демократия оказалась слишком радикальна и явно антибуржуазна. Позднее Макс Вебер отмечал, что политическая свобода порождена была не столько природой капитализма, вполне обходящегося и без нее, а сколько условиями, в которых капитал формируется и приходит к власти [989] . Ничто не подтверждает этот тезис столь явно, как история Великой французской революции.

989

«Теперешняя „свобода“, — писал Вебер, — дала первые ростки при уникальном стечении обстоятельств и условий, и они никогда более не повторится» (М. Вебер. К состоянию буржуазной демократии в России. Париж: Синтаксис, 1988, № 22, с. 94). В другом месте немецкий социолог еще более категоричен: «Было бы совершенно смехотворно надеяться, что нынешний зрелый капитализм (этот неизбежный итог хозяйственного развития), каким он импортирован в Россию и установился в Америке, как-то сочетается с „демократией“ или даже со свободой (в любом смысле слова). Вопрос стоит совершенно иначе: каковы в этих условиях шансы на выживание „демократии“, „свободы“ и проч. в долгосрочной перспективе?» (Там же, с. 93).

«Попытки организовать во Франции политическую свободу не удались, — замечает Николай Кареев, — ни в форме ограниченной монархии (конституция 1791 г.), ни в форме демократической республики (конституция 1793 г.), ни в форме республики буржуазной (конституция III года), и фактически Франция то и дело попадала в ту или другую диктатуру, была ли то диктатура учредительного собрания, или революционного правительства, или, наконец, счастливого полководца. Плебисцитарная республика эпохи консульства была в сущности военной диктатурой, которая воскрешала античный цезаризм и нуждалась только в имени империи, чтобы вполне проявить свой антиреспубликанский характер. Наклонность к признанию диктатуры поддержали во Франции внешние и внутренние опасности, грозившие новому социальному строю, созданному революцией, и та самая буржуазия, которая наиболее выиграла от революции, сумела также лучше других общественных классов воспользоваться и порядком вещей, вышедших из переворота 18 брюмера, для упрочения своего положения в новом бессословном обществе» [990] .

990

Н.И. Кареев. Политическая история Франции в XIX веке. СПб.: Брокгауз — Ефрон, 1902, с. 31.