От легенды до легенды (сборник)
Шрифт:
— Иди. Прикроем. Найди еще человек шесть. Поджигать с нескольких сторон, чтоб дым завесой.
С Елизаровым вызвались идти шестеро из двадцати семи выживших его людей. Давыдов тому не удивился.
Левый угол избы занялся пламенем. Над наваленным у стены скарбом заклубился черный дым. В доме началась паника. Поручик закашлялся. Дым — хорошо, в нем можно спрятаться от стрелков. С противоположной стороны избы грохнула дверь. Послышался топот, лязг оружия и вопли на французском языке. Потом залп. «Наши!» — удовлетворенно отметил поручик, и тут что-то ужалило его в шею. Обозленный выходкой русских французский офицер бил почти наугад. Дым ел глаза, от кашля ружье
— Пурга… надо же, — чему-то удивился поручик, и все померкло.
Захваченный в плен полковник де Совиньи с непроницаемым лицом сидел за столом. Давыдов ходил по комнате, заложив руки за спину. Как же ему хотелось придушить этого презрительно поджавшего губы хлыща! Но его кодекс гласил — убивать только на поле брани или продавшихся врагу изменников.
— Итак? — Денис Васильевич взял себя в руки и продолжил допрос.
— Мое вам последнее слово — вы никогда бы не победили Великую армию императора, если бы не морозы!
— Ах, морозы! — Давыдов не выдержал, рванулся к столу. От неожиданности полковник отпрянул. Однако непостижимый, одетый как мужик аристократ лишь уперся кулаками в столешницу и приблизил глаза к растерянному лицу полковника. — Я скажу вам. Сытые лошади выдержат любой мороз. Это касается и людей, пятнадцать тысяч из которых у вас нынче больны. Ответьте, морозы ли лишают вашу армию обозов с фуражом, продовольствием и боеприпасами? Морозы ли вносят сумятицу внезапными атаками? Морозы ли вынуждают простого крестьянина вступать в мои отряды или сражаться с врагом в собственной деревне? Когда я начинал, мне выделили восемьдесят казаков и пятьдесят гусар. Посмотрите, сколько нас сейчас! А ведь я говорю о том, что даже не затрагивает вопроса основных частей русской армии. Это только народное ополчение, в котором главное — люди, а не морозы. Но, если вам угодно, давайте о морозах… Для вас сюрприз, что в России они бывают? — Давыдов насмешливо прищелкнул языком. — Понимаю, хочется списать все на непредвиденные обстоятельства, но разве одеть солдат соответственно климату не одна из задач командования? Простите, но корзины и пуховые платки, намотанные на ноги, греют существенно хуже, чем валенки. Да и воевать в них несподручно.
— Ваша война неблагородна! — взвился француз. — Нападать из-за спины недостойно!
— Прошу покорно простить, что я так неблагородно защищаю свою Отчизну от тех, кто явился с оружием! — развел руками Давыдов.
Из угла послышался тяжелый вздох. Де Совиньи и Давыдов обернулись. Там никого не было.
Холодно. Изо рта шел пар. Денис Васильевич похлопал себя по плечам и посмотрел на верхушки сосен. Когда еще рассвет, а скоро выходить. Главное преимущество партизанских партий — маневренность. Вот есть — а вот и умчались. Но его отряд с первых дней своего существования рос, пополняясь все новыми и новыми ополченцами. Перебрасывать войско становилось все сложнее. Давыдов задумался.
За спиной под чьей-то грузной поступью заскрипел снег. Предводитель обернулся. Перед ним стоял Архип. Да какой! В шубе и шапке с меховой оторочкой. В руке — искрящийся ледяным хрусталем посох.
— Куда ж ты так вырядился? — обретя дар речи, поинтересовался Давыдов.
— Уходим мы. — Голос старика тонул в пышной бороде.
— В какие веси, позволь осведомиться?
— Того тебе знать не надо, — привычно пресек вопросы Архип. Потом глуховатый бас его смягчился, в нем скользнула грустинка. — Что тебе знать следует, так это что прав ты был.
— В чем прав?
— Твоя правда —
— Ну да… — хмыкнул Давыдов, а про себя подумал: «Забавный дед, хоть и с придурью. Жалко, куда пойдет?» — Ты, Архип, оставайся. К вареву твоему мы привыкли, почти не тошнит.
— Я б остался, — подковырки старик не заметил. — Но нельзя мне все время с людьми. В дела их вникаю. Сердце теплеет.
— Выходит, холодное у тебя сердце? — хитро прищурился гусар. — А так и не скажешь. Признайся, ведь тебя я в боях видел. Многим фору дашь! Но как ты умудрялся вперед коней наших в лагере очутиться?!
— Случалось, — смутился преображенный Архип. — Сначала только внучку берег. Прикипела она к Елизарову. Всюду за ним шла. В сражениях вот тоже… Мне, говорит, его видеть бы, больше и не надо ничего. А мы уж это проходили. Задолго до того приглянулся ей один, Лелем звали. На свирели играл, шут гороховый! — Старик фыркнул.
— И что? — Несмотря на лихость в ратном деле, Давыдов был поэтом. Он приготовился слушать красивую историю, но в своих ожиданиях жестоко обманулся.
— А ничего! Сердце горячим стало, она и растаяла. Вьюгой, облачком, дымкой в день студеный теперь только и видится. Думали с Зимой, дочкой моей, время пройдет, оклемается. Не вышло. Помнит, видно. И вот снова-здорово — Елизаров! Боялся я, не снесет она больше жара, вовсе исчезнет, как капель на солнце. Уговаривал все эти дни. Но она упрямая. Пусть, говорит, исчезну, лишь бы с ним рядом. Теперь нет поручика. Заледенела вся. Мать-то радуется — вернулась дочка. А я вижу, неживая она. Глянь вон!
Старик кивнул на заснеженную сосну. Под ней стояла девушка, окруженная тем самым голубоватым сиянием, что Давыдов видел как-то у яблони. Она смотрела сквозь морозную пелену, в лице ни кровинки. Давыдов попятился.
— Черт меня дери, — выдохнул он.
— Черти ни при чем, — заверил старик. — Мы, может, и не люди, конечно, но зла никому не желаем.
— Вот уж… — Давыдов пришел в себя, но на девушку посматривал недоверчиво. — Француза-то бил.
— Ну так бил. Говорю же, сердце таять стало. Раньше-то мне радовались. Крепости снежные строили, горки. На санях катались. А теперь явились эти… Огнем палят, голодом морят. Радость исчезла! Как не вмешаться? Сперва-то только обещание, тебе данное, выполнял, потом увидел, как за землю свою стоите. Очнулся — это ж и моя земля! Забрало, помогать кинулся. Прежде думал — сил наберусь, один управлюсь. Только правду ты тогда мусье тому говорил. Видел я смерть Елизарова, видел, как те шестеро с ним идти вызвались, — много чего повидал. Жарко. Верно все — не моя то победа.
— Человек, если надо, со всем управится, — согласился Давыдов. — Особо если враг землю его топчет. Да все не разберу, кто ты такой?
— Потомки твои разберут, — старик подмигнул. — Вот отойдет внучка от горя немного, вернемся. Ненадолго, чтоб не растаять. Больно уж горячи люди. Но я радость больше люблю. В праздник какой показываться будем. Впрочем, теперь я и с ворогом вас один на один не оставлю. Помогу, если что. А кто я… — Дед усмехнулся и ударил посохом оземь. Воздух зазвенел, деревья затрещали, нос защипало. — Думай!
Давыдов еще раз обернулся на застывшую у сосны девушку. Ее там не было. Перевел взгляд на Архипа. Где стоял старик, курился парок, словно кто-то вздохнул на холоде. Давыдов тряхнул головой, потер рукавицей щеку.
— Мороз, однако… — поежился он и побежал отогреваться в избу.
Мария Широкова
Первый поезд в самайн
День первый. Чаепития и сказки
Все началось во время чая. Именно тогда, намазывая на румяный тост грушевый джем, Перси впервые услышал голос Морбрада.