От мира сего
Шрифт:
— А у вас есть чего почитать? — спросил старик. Глаза его дружелюбно глядели на Корсакова, должно быть, до него дошло: Корсаков сумел преодолеть себя и окончательно примирился с ним.
— Есть одна брошюра, недавно вышедшая, — ответил Корсаков.
— Что за брошюра, разрешите полюбопытствовать? — не отставал старик.
«Какой приставучий», — с досадой подумал Корсаков, однако ответил терпеливо:
— Там разбираются различные виды заболеваний сосудов.
— Сосудов, —
Валя еще раз глянула на часы:
— Пора, самое время…
Корсаков встал из-за стола, взял свой портфель, внезапно почувствовал, какой он тяжелый. Раскрыл портфель, увидел — большой, завернутый в холщовое полотенце сверток.
— Это вам на дорогу, — пояснила Валя. — Вдруг дорогой покушать захочется…
— Спасибо, — сказал Корсаков, кинул взгляд на полотенце, по краям вышиты васильки вперемежку с маками.
Посмотрел на Валю, она, видимо, ждала его взгляд.
— Тоже мама вышивала.
— Спасибо, — еще раз сказал Корсаков.
Валя надела пальто.
— А ну, давай, — строго сказал старик. — Давай надевай платок, слышишь? — Глянул в окно. — С минуты на минуту дождю быть, как же без платка-то?
— Ничего, не размокну, — ответила Валя, но старик повторил непреклонно:
— Надень платок, так вернее будет…
И она взяла теплый платок, лежавший на комоде, накинула на голову.
«А она его слушает, словно он и вправду отец», — подумал Корсаков и то ли позавидовал, то ли ощутил что-то вроде ревности.
В последний раз обвел взглядом стены, в которых довелось прожить неполные сутки. В последний раз глянул на Дусину карточку — больше уже не придется видеть.
Если бы попросить у Вали карточку, может быть, и не отказала бы, он переснял бы карточку в Москве и прислал бы обратно Вале. А где, интересно, стал бы ее хранить? Дома у себя, что ли? Скорей всего, в больнице, в своем кабинете, на столе под стеклом. Ну, а если спросили бы, кто эта женщина, чья это фотография, что бы он ответил? Нет, пожалуй, просить не надо, ни к чему.
— Теперь я знаю всю вашу семью, — сказал он Вале. — И сыновей ваших увидел, и мужа, пусть даже на фотографии.
— Если встретите на улице, узнаете? — улыбнулась она.
— Может быть, и узнаю, — в свой черед с улыбкой ответил он.
— Они у нас красивые, — вставил старик, — что один, что другой — кровь с молоком!
— Никакие они не красивые, — сухо оборвала его Валя, — обыкновенные, не плохие, не хорошие…
Старик подмигнул Корсакову:
— Это она сглазу боится…
— Вовсе нет, — возразила Валя, — никакого сглазу не боюсь, и вообще: при чем здесь сглаз? Никогда не верила и не верю в эти глупые
«Только так она могла ответить, — с удовольствием подумал Корсаков. — Только так и не иначе!»
Он тоже не был суеверен, не верил ни в какие приметы, не боялся ни тринадцатого числа, ни пустых ведер навстречу, ни черной кошки, перебегавшей дорогу. Однажды, перед очень серьезной операцией, случайно разбил дома зеркало, жена, не скрываясь, испуганно сказала:
— Ну, все! Хоть переноси операцию…
— Вот еще, — не согласился он тогда, отправился в больницу и оперировал больного, все кончилось хорошо, лучше и не бывает, больной уже на пятый день встал с постели, а на восьмой его выписали домой…
— Ладно, — сказал Корсаков, вставая, — видно, пора.
— Самое время, — добавила Валя.
— Прощайте, — сказал Корсаков старику, тот протянул ему слабую, чуть дрожащую руку, — на этих же днях обязательно пойдите в больницу.
Старик закивал головой, улыбаясь, морща желтоватые от табака бескровные губы.
— Как же, конечно, о чем речь…
— Слушайте его, — сказала Валя, закрывая за собой дверь, — сейчас задымит вовсю и будет читать газету до позднего вечера… — Глянула на часы, проговорила озабоченно: — Пошли быстрее.
Шли они лесом. Когда-то, тому уже сорок с лишним лет, Корсаков той же дорогой уходил из Дусиного дома, и она долго стояла одна на дороге, провожая его. Корсаков обернулся, будто и в самом деле мог увидеть вдали Дусю.
— Скоро дойдем, — сказала Валя. — Сейчас вот лес пройдем, потом картофельное поле минуем, а тогда уже до станции рукой подать.
Она раскраснелась от быстрой ходьбы, глаза казались светлее, ярче, слегка повернулась к нему, быстро, скользяще улыбнулась, чуть приподняв бровь, Дуся тоже так вот смотрела иной раз, так же улыбалась, подняв бровь…
— Простите, Валя, если я вмешиваюсь не в свое дело, — начал Корсаков. — Как вообще ваша жизнь сложилась? Довольны ли вы жизнью?
— Пожалуй, — ответила Валя. — А почему бы и не быть довольной?
— А что, — спросил он, — разве нет никаких причин для недовольства?
Она откинула платок с головы на плечи. Задумчиво сдвинула брови.
— Причин, разумеется, предостаточно.
— Какие же, например?
Он боялся, вдруг она спросит: «А вам-то что? Вам не все равно?»
В конце концов, какое он имеет право расспрашивать ее? Впрочем, а почему бы и нет?
Она сказала мягко, нисколько, видимо, не обидевшись на него:
— Наверно, в любой другой жизни всего много — и плохого, и хорошего. Важно, чего больше, тогда и определить можно поточнее.