От мира сего
Шрифт:
— Дочку? — переспросил Корсаков. — Вроде бы у нее дочки не было.
— Не было, — согласилась старуха. — А опосля появилась. Дело недолгое…
— А что, муж вернулся тогда с фронта?
— Вернулся, милок, как не вернуться, только, само собой, не к Дусе, а к жене своей новой. К ней и пришел тогда, с фронта. Стал с нею, как жил, снова жить поживать да добра наживать.
Когда-то Корсаков любил беседовать с деревенскими старухами. Ему была по душе их своеобразная речь, изобиловавшая неожиданными оборотами, их пословицы и поговорки,
А старуха между тем продолжала:
— Стало быть, Дуся-то жила одна, с дочкой.
— Кто же отец дочки? — спросил Корсаков.
Старуха ответила не сразу:
— Люди сказывали, какой-то пришлый…
— Кто? — переспросил Корсаков. — Пришлый? В каком же году дочка появилась?
— Война еще не кончилась, тогда и появилась.
— В сорок четвертом?
Старуха кивнула:
— Надо думать. Говорю, война тогда еще не кончилась.
— Так кто же, кто отец был?
Корсаков крепко сжал руки, ожидая ответ, впрочем, ему подумалось: он уже знает всю как есть правду.
— Кто ж его ведает, — сказала старуха, — говорили, а кто, не запомнила, был какой-то солдат заезжий, заглянул в село да и ушел опять, а вот, глядишь, дочку-то, выходит, оставил…
— И что же, дочка живет теперь в Дусином доме?
— Где ж ей еще жить? — удивилась старуха. — Она у нас зоотехник, работящая баба, слов нет, у нас ее все уважают, дом себе построила заместо старого, поглядишь, какой дом-то, не наглядишься! Опять же отца приняла, отец-то ведь обратно вернулся. Хоть и не родной он ей отец, а все, как ни говори, не чужой.
— Когда же отец вернулся?
— Как Дуся померла, он в скором времени объявился, тут дело вот какое, больной стал, вот и потянуло на старости лет в отчий дом, куда ж еще деваться? Кому больной нужен, сам знаешь! Ну, а Валя его приняла, говорит, хоть ты и не отец мне, а все одно я тебя отцом звать буду.
— И они вдвоем живут? — спросил Корсаков.
— Зачем вдвоем? У Вали муж есть и двое сынов, цельная семья, как же вдвоем?
— А муж кто?
— Муж в соседнем совхозе, от нас не так чтобы уж очень далеко, главным инженером РТС, а сыновья в Смоленске учатся, в институте. Учеными будут, Дуся, бывалочи, говорила, хорошо бы у меня дочка ученая стала, вот и сбылись ее слова, и дочка на зоотехника выучилась, а внуки уж наверняка учеными станут, вот увидишь, как пить дать, станут, ребята старательные, разумные…
Корсаков молча глядел прямо перед собой.
«Дусины внуки, подумать только, я был в Смоленске, может быть, проходил по улице, и они, ее внуки, проходили в эту же самую минуту мимо меня».
Когда-то мама говорила, что люди каждый день, а то и каждый час так или иначе встречаются со своей судьбой. Умелые, цепкие, те никогда не упустят своего,
— Ты, рыжик, у нас выдумщица не из последних…
Но мама не сдавалась:
— Уверяю тебя, мы нередко прямо по улице проходим мимо тех, кто мог бы стать любовью, другом, самым главным человеком в жизни, проходим мимо наших предполагаемых братьев или других каких родичей…
— И очень даже хорошо, — парировал отец. — Чем больше родичей, тем больше всякого рода сплетен, лучше их поменьше, а вот подлинных друзей побольше…
— Ну, не говори так, — возражала мама.
Отец, однако, не уступал ей:
— Вот возьми, к примеру, меня: я встретил тебя, свою самую настоящую любовь, судьбу, друга, называй как хочешь, больше мне никого не нужно. Абсолютно никого!
Давно это было. Нет уже ни мамы, ни отца, и слова эти, сказанные отцом, живут только лишь в памяти сына. А уйдет он, и слова погаснут навсегда…
«Сколько потерь, — подумал в эту минуту Корсаков. — Боже мой, сколько потерь, невозвратимых, незабываемых…»
— Покажите мне, пожалуйста, где живет Валя, — попросил он старуху.
— Сейчас, милок, как же не показать, покажу…
Старуха встала, зашагала рядом с Корсаковым. Она оказалась неожиданно высокой, чуть ли не с него самого ростом, шагала она быстро, уверенно.
— Вот, милок, видишь, крыша зеленая, а на крыше вроде бы петух стоит?
— Вижу, — ответил Корсаков.
— Вот он и есть, Валин дом, понял?
Корсаков протянул руку:
— Спасибо вам самое большое…
— Не за что, милок.
Старуха повернулась и все тем же быстрым, бодрым шагом пошла обратно. А Корсаков открыл калитку дома.
В большой, очень светлой, оттого что с трех сторон в ней были широкие, во всю стену окна, комнате сидел за столом старик, нагнувшись над столом, читал газету.
При виде Корсакова поднял голову. Седые, коротко стриженные волосы, желтые, впалые щеки, под глазами темные круги.
— Вам кого? — спросил, голос у него был хриплый, словно бы натруженный долгой и громкой речью.
— Валя дома? — спросил Корсаков.
— Нет еще, скоро будет, — ответил старик. — А вы кто? Из города? Из управления?
— Из города, — ответил Корсаков. — Только не из управления.
Старик отложил газету. Хотел еще что-то сказать, но закашлялся, кашлял он долго, надсадно, со стоном.
«Пневмосклероз, возможно, и бронхоэкстатическая болезнь», — определил Корсаков.
Старик наконец откашлялся и немедленно закурил папиросу.
— Зачем же вы курите? — спросил Корсаков. — Такой страшный у вас кашель, а вы еще курите!
— Привычка, — сказал старик, с видимым наслаждением затягиваясь, — говорят же, что привычка вторая натура, а я, знаете, чуть ли не полвека курю, никак, полагаю, не меньше!